Эстер выпрямилась и налила сестре еще чаю.
— То, как он на тебя смотрит, граничит с неприличием. Ты уже переспала с ним?
— Эстер!
— Значит, переспала!
Эстер запрокинула голову и расхохоталась, напомнив Джессике прежнюю энергичную и живую девушку, какой была много лет назад.
— Так вот я хочу знать, так ли он хорош в постели, каким кажется.
От одной мысли об Алистере Джессику обдало жаром.
— Как ты могла подумать, что у нас завязались близкие отношения? Может быть, он совершенный образец джентльмена.
— Алистер Колфилд? Во время бесконечного морского путешествия? — Эстер рассмеялась своим нежным и звонким смехом. — О любом другом джентльмене такое можно было бы подумать. Но не об этом прохвосте. Итак?..
— Итак… Он столь же восхитителен, как можно подумать, глядя на него.
— Я так и знала! — Эстер улыбнулась сестре поверх края чашки. — Я так рада за тебя, Джесс.
Джессике хотелось бы также порадоваться за сестру, но, судя по всему, для этого не было причины. Эстер казалась слишком хрупкой, особенно для женщины в середине беременности.
— Как обстоят дела у тебя с Регмонтом?
— В постели он все так же хорош, как прежде, — сказала Эстер, и Джессика тотчас распознала в ее тоне слабую нотку горечи. — Пожалуй, даже слишком искусен. Возможно, никто не знает так хорошо тайн женского тела.
— Он тебе неверен?
Эстер поставила чашку и задумалась:
— Понятия не имею. Если даже и так, его аппетиты по отношению ко мне ничуть не изменились.
Последовала долгая пауза, во время которой Джессика пыталась понять, что вызывает такую горечь в ее сестре.
— Эстер, — сказала она, наконец, — пожалуйста, расскажи мне, что не так. Ты слишком похудела. Как насчет младенца, ради которого ты должна как следует питаться, чтобы он родился пухленьким и здоровым?
— Сейчас, когда ты снова здесь, я буду есть больше.
— А когда меня не было?
Джессика вскочила на ноги. Она беспокойно заходила по комнате — скверная привычка, которую их отец пытался искоренить с самой ее юности.
— Ты изменилась, — заметила Эстер.
— Ты тоже. — Указав на лепешки с лимонным кремом, оставшиеся нетронутыми на чайном подносе, Джесс сказала: — Ты ведь их обожаешь. Ты всегда столько их съедала и особенно любила, когда крема было так много, что он пачкал твои пальцы, когда ты откусывала кусочек. А сейчас даже не притронулась к ним. Ты даже не смотришь на них.
— Я не голодна.
— Уверена, что ребенок голоден.
Эстер вздрогнула, и Джессика почувствовала себя ужасно и подумала, что что-то надо сделать.
Джессика вернулась к чайному столу и сестре, опустилась перед ней на колени, взяла руки Эстер в свои и с растущим отчаянием почувствовала их хрупкость.
— Скажи мне, ты больна? Обращалась к доктору? Или причина в чем-то другом? В Регмонте? Ты боишься мне сказать, потому что это я сосватала тебя за него? Скажи, Эстер! Пожалуйста!
Эстер глубоко и трепетно вздохнула:
— Мой брак больше нельзя считать счастливым.
— О, Эстер! — Сердце Джессики дрогнуло от мучительной боли. — Что случилось? Он ссорится с тобой? Можно ли что-нибудь сделать?
— Прежде я на это надеялась. Возможно, добилась бы успеха, будь я сильнее. Как ты! Моя слабость раздражает его.
— Но ты не слабая.
— Слабая. Когда гнев отца обращался против меня, ты постоянно за меня вступалась, и я позволяла тебе это. Я была тебе благодарна за то, что ты переключала его гнев на себя. — Уголки ее рта опустились. — Я была тебе чертовски благодарна.
— Но ты была ребенком. — Голос Джессики пресекся от непролитых слез. — С твоей стороны было умно позволять мне вмешиваться. Все остальное оказалось бы просто глупостью.
— Возможно, зато это было бы проявлением мужества.
Теперь глаза Эстер на бледном лице походили на гигантские зеленые озера. Румяна, которыми она пользовалась, чтобы придать своему лицу более здоровый вид, придавали ей карикатурный вид крикливо накрашенной дамы прежних времен в буклях и парике, а это совершенно ей не шло.
— Мне теперь как раз требуется мужество, а я не знаю, откуда его почерпнуть.
— Я тебе помогу, — сказала Джесс с уверенностью, нежно сжимая пальцы сестры в своих. — Мы вместе найдем выход. Что же касается Регмонта, уверена, что он ужасно волнуется за тебя, как и я. Как только он увидит, что ты поздоровела и обрела новые силы, ваши отношения улучшатся. Для женщины в твоем положении естественно испытывать перепады настроения, но мужчине это трудно понять. Нам вместе с тобой придется заняться его образованием.
Эстер улыбнулась и прикрыла ладонью щеку Джессики.
— Мне жаль, Джесс, что ты не можешь иметь детей. Ты была бы такой хорошей матерью, гораздо лучшей, чем я.
— Чепуха. Ты будешь замечательной матерью и станешь обожать своего ребенка, а я стану очень гордой теткой.
— Твой жених очень сильно тебя любит.
— Думаю, что это так, — согласилась Джессика, прижимаясь лицом к колену Эстер. — Он не может заставить себя сказать это вслух, но я чувствую его любовь, когда он ко мне прикасается. Я слышу это в его голосе, когда он говорит со мной.
— Конечно, он тебя обожает, и нет оснований сомневаться в том, что ты для него желанна. — Холодные пальчики Эстер прошлись по лбу Джессики. — Ты станешь предметом зависти всех женщин Англии. Алистер Колфилд богат, сногсшибательно красив и безумно влюблен в тебя. Плюс еще герцогство. И нет ни одной женщины из ныне живущих, кто бы не был готов на убийство ради того, чтобы поменяться с тобой местами.
Джесс со смехом подняла голову:
— В мечтах тебя заносит слишком высоко. Он никогда не унаследует титула.
Эстер удивленно заморгала, потом глаза ее расширились, и в них отразилось чувство, похожее на ужас:
— Боже милостивый… Так ты не знаешь? Да?
Глава 21
Алистер расхаживал взад-вперед перед каминной решеткой в гостиной городской семейной резиденции Мастерсонов. Его безупречно отполированные гессенские сапоги ступали бесшумно по восточному ковру. Пальцы его были сплетены за спиной, а руки зудели от напряжения, и суставы побелели.
— Оспа.
— Да.
Голос матери был тихим и пронизан страданием.
Луиза, герцогиня Мастерсон, сидела на деревянном резном стуле с неудобной прямой спинкой. Волосы ее оставались такими же темными, как у Алистера, и блестящие локоны, не тронутые сединой, обрамляли прекрасное лицо, все же выдававшее возраст и боль потери троих из ее четырех сыновей. На портрете над каминной полкой она была изображена более чем в натуральную величину и казалась выше и крупнее Алистера, и этот портрет служил фокусирующей точкой в комнате. Ее более юный двойник с улыбкой взирал сверху, а синие глаза, ясные и еще наивные, не знали боли предстоящих трагедий.
