после чего сам Зингерталь в двадцать четыре часа вылетел из
города, мадам Валиадис совершенно разорилась на взятки полиции и была
принуждена ликвидировать свой иллюзион, а Гаврик получил лишь четвертую часть
того, что он заработал.
Глава 8
Мечта Гаврика
Теперь Гаврик предстал перед Петей в синем засаленном
сатиновом халате поверх старенького пальто с полысевшим каракулевым воротником
и в такой же шапке из числа тех, что носили пожилые рабочие интеллигентных
профессий: переплетчики, наборщики, официанты.
Петя сразу понял, что его друг опять переменил работу и
теперь «зарабатывает на жизнь» в каком-то новом месте.
Гаврику шел уже пятнадцатый год. У него появился юношеский
басок. Он не слишком заметно прибавил в росте, но плечи его расширились,
окрепли. Веснушек на носу стало меньше. Черты лица определились, и глаза твердо
обрезались. Но все же в нем еще сохранилось много детского: валкая черноморская
походочка, манера озабоченно морщить круглый лоб и ловко стрелять слюной сквозь
тесно сжатые зубы.
– Ну, и где же ты теперь зарабатываешь на жизнь? – спросил
Петя, с любопытством осматривая странную одежду Гаврика.
– В типографии «Одесского листка».
– Брешешь!
– Побей меня кицкины лапки!
– Что же ты там делаешь?
– Пока разношу по заказчикам оттиски объявлений.
– Оттиски? – неуверенно переспросил Петя.
– Оттиски. А что?
– Ничего.
– Может быть, ты не знаешь, что такое оттиски? Так я тебе
могу показать. Видал?
С этими словами Гаврик вынул из нагрудного кармана своего
халата свертки сырой бумаги, остро пахнущей керосином.
– А ну, покажи, покажи! – воскликнул Петя, хватая сверток.
– Не лапай, не купишь, – сказал Гаврик, но не зло, а
добродушно, скорее по привычке, чем желая обидеть Петю. – Иди сюда, я тебе
сейчас сам покажу.
Мальчики отошли в сторону, к чугунной тумбе возле ворот, и
Гаврик развернул сырую бумагу, сплошь покрытую жирными, как вакса, глубокими
оттисками газетных объявлений, преимущественно с рисунками, хорошо знакомыми
Пете по «Одесскому листку», который выписывала семья Бачей. Здесь были
изображения ботинок «Скороход» и калош «Проводник», непромокаемые макинтоши с
треугольными капюшонами фирмы «Братья Лурье», брильянты торгового дома Фаберже в
открытых футлярах, окруженные сиянием в виде черных палочек, бутылки рябиновки
Шустова, лиры театров, тигры меховщиков, рысаки шорников, черные кошки гадалок
и хиромантов, коньки, экипажи, игрушки, костюмы, шубы, рояли и балалайки,
кренделя булочников, пышные, как клумбы, торты кондитеров, пароходы
трансатлантических ллойдов, паровозы железнодорожных компаний… Наконец, здесь
были – солидные, без рисунков – балансы акционерных обществ и банков,
представленные колонками цифр основных капиталов и баснословных дивидентов.
Небольшие, крепкие, запачканные типографской краской руки
Гаврика держали сырой лист газетной бумаги, на котором как бы магически
отпечатались в миниатюре все богатства большого торгово-промышленного города,
недоступные для Гаврика и для многих тысяч подобных ему простых рабочих людей.
– Вот, брат! – сказал Гаврик и, заметив в глазах Пети
отражение той же мысли о природе человеческого богатства, которая не раз
приходила и ему самому при виде газетных объявлений, вывесок и афиш, со вздохом
прибавил: Оттиски! – и посмотрел на свои заплатанные парусиновые, не по сезону
и не по ноге, туфли. – Ну, а ты как живешь?
– Хорошо, – сказал Петя, опустив глаза.
– Брешешь! – сказал Гаврик.
– Честное благородное!
– А зачем же вы тогда стали давать домашние обеды?
Петя густо покраснел.
– Что? Скажешь – неправда? – настойчиво спросил Гаврик.
– Ну и что ж из этого? – пробормотал Петя.
– Значит, нуждаетесь.
– Мы не нуждаемся.
– Нет, нуждаетесь. У вас не хватает на жизнь.
– Еще чего!
– Брось, Петя! Не пой мне ласточку. Я же знаю, что твоего
фатера поперли со службы и вы теперь не имеете на жизнь.
Первый раз Петя услышал правду о положении своей семьи,
выраженную так просто и грубо.
– Откуда ты знаешь? – упавшим голосом спросил он.
– А кто этого не знает? Вся Одесса знает. Но ты, Петька, не
пугайся. Его не заберут.
– Кого… не заберут?
– Батьку твоего.
– Как… не заберут?.. Что это такое – заберут?
Гаврик знал, что Петя наивен, но не до такой же степени!
Гаврик засмеялся:
– Чудак человек, он не знает, что такое «заберут»! «Заберут»
– значит посадят.
– Куда посадят?
– В тюрьму! – рассердился Гаврик. – Знаешь, как людей сажают
в тюрьму?
Петя посмотрел в серьезные глаза Гаврика, и ему в первый раз
стало по-настоящему страшно.
– Но ты не дрейфь, – сказал Гаврик поспешно, – твоего батьку
не посадят. Сейчас за Льва Толстого редко кого сажают. Можешь мне поверить… И,
приблизив к Пете лицо, прибавил шепотом: – Сейчас почем зря хватают за
нелегальщину. За «Рабочую газету» и за «Социал-демократа» хватают. А Лев
Толстой – это их уже не интересует.
Петя смотрел на Гаврика, с трудом понимая, что он говорит.
– Э, брат, с тобой разговаривать… – с досадой сказал Гаврик.
Он только было собрался поделиться со своим другом разными
интересными новостями – о том, например, что недавно, после многих лет,
вернулся из ссылки брат Терентий и опять поступил на работу в железнодорожные
мастерские, что вместе с ним возвратился кое-кто из комитетчиков, что «дела
идут, контора пишет» и что в типографию Гаврик нанялся не сам по себе, а его
туда «впихнули» по знакомству всё те же комитетчики для специальных целей.
Гаврик даже чуть было не начал объяснять, в чем заключаются эти цели, но вдруг
по лицу Пети увидел, что его друг мало во всем этом разбирается и лучше всего
пока помолчать.
– Ну так как же ваши домашние обеды? – спросил он, чтобы
переменить разговор. – Есть чудаки, которые ходят к вам обедать?
Петя грустно махнул рукой.
– Понятно, – заметил Гаврик. – Значит, горите?
