– Таких даже и банок не бывает.
– Не бывает? – едко улыбнулся Петя.
– Не бывает.
– Много ты понимаешь в банках! – пробормотал Петя, прошел в
столовую и, вернувшись назад, бережно поставил на стол между глобусом и
микроскопом тяжелую банку. – Ну, скажешь, не шесть фунтов?
– Ладно. Твоя взяла.
Гаврик придвинул к себе тетрадь и написал еще три латинские
буквы: «О», которая писалась так же точно, как и русское «О», «П», которая
писалась, как русское «Р», и довольно-таки странную букву «Q», над хвостиком
которой пришлось потрудиться.
– Молодец! – сказал Петя и, немного поколебавшись, прибавил:
– Между прочим, давай попробуем варенья… хочешь?
– Можно, – согласился Гаврик. – А от тети не нагорит?
– Мы попробуем только по одной чайной ложечке, она даже не
заметит.
Петя сходил за чайной ложечкой, а затем терпеливо развязал
бантик туго затянутого шпагата. Он осторожно снял верхнюю бумажку, которая уже
приобрела форму шляпки, а потом еще более осторожно снял пергаментный кружок.
Под этим кружком, пропитанным ромом, для того чтобы варенье могло сохраняться
возможно дольше, уже была непосредственно поверхность самого варенья,
глянцевито и тяжело блестевшая в уровень с краями банки. С величайшей
осторожностью Петя и Гаврик съели по полной ложке.
Екатеринославская бабушка вообще славилась как великая
мастерица варить варенье, причем клубничное удавалось ей особенно хорошо. Но
это варенье было поистине неслыханное. Никогда еще Петя, а тем более Гаврик не
пробовали ничего подобного. Оно было душистое, тяжелое и вместе с тем какое-то
воздушное, с цельными прозрачными ягодами, нежными, отборными, аппетитно
усеянными желтенькими семечками, и елось на редкость легко.
Друзья по очереди начисто вылизали ложку и с радостью
заметили, что варенья в банке, в сущности, совсем не убавилось: его поверхность
была по-прежнему вровень с краями. Несомненно, здесь действовал какой-то закон
больших и малых чисел – большого объема банки и малого объема чайной ложечки, –
но так как Петя и Гаврик еще не имели понятия об этом законе, то им показалось
почти чудом, что варенье не иссякает.
– Как было, – сказал Гаврик.
– Я же тебе говорил, что она не заметит.
С этими словами Петя положил на поверхность варенья
пергаментный кружок, прикрыл банку шляпкой бумажки, крепко завязал шпагатом,
сделал точно такой же бантик, как раньше, отнес банку в буфет и поставил на
прежнее место.
За это время Гаврик успел написать еще две латинские буквы:
«R», вызвавшую у него насмешливую улыбку, так как она представляла собой не что
иное, как по-детски перевернутое русское «Я», и двуличное латинское «S».
– Хорошо! – похвалил Петя Гаврика. – Между прочим, я считаю,
что мы можем совершенно свободно попробовать еще по одной ложечке.
– Кого?
– Варенья.
– А тетя?
– Чудак, ты же видел сам, что его осталось ровно столько,
сколько было. Значит, если мы попробуем еще по одной ложечке, то его опять-таки
останется столько, сколько было. Верно?
Гаврик подумал и согласился: нельзя же было идти против
очевидности.
Петя принес банку, так же терпеливо развязал бантик тугого
шпагата, осторожно снял верхнюю бумажку, затем еще более осторожно –
пергаментный кружок, полюбовался литой поверхностью варенья, по-прежнему тяжело
блестевшего вровень с краями, после чего друзья съели еще по ложечке, начисто
ее вылизали, и Петя завязал банку шпагатом и сделал точно такой же бантик, как
было раньше.
На этот раз варенье показалось еще вкуснее, а испытанное
блаженство еще короче.
– Вот видишь, и опять все как было! – самодовольно сказал
Петя, поднимая по-прежнему тяжелую банку.
– Ну, нет, – сказал Гаврик. – Теперь, положим, самую
чуточку, но не хватает. Я нарочно посмотрел.
Петя поднял банку и стал ее рассматривать.
– Где ты видишь? Ничего подобного. Варенье как было.
Абсолютно как было.
– А вот и не абсолютно, – сказал Гаврик. – Это потому, что
недостачу закрывают края бумажки. Ты отогни края, тогда сам увидишь.
Петя приподнял сборчатые края верхней бумажки и посмотрел
банку на свет. Банка была почти так же полна, как и раньше. Но именно почти, а
не совсем. Образовался просвет не толще волоса, но все же просвет. И это было
крайне неприятно, хотя трудно было представить, чтобы тетя могла что-нибудь
заметить. Петя понес банку в столовую и поставил в буфет на прежнее место.
– Ну, покажи, что ты там нацарапал? – сказал он с наигранной
бодростью.
Вместо ответа Гаврик молчаливо почесал затылок и вздохнул.
– Что? Устал?
– Не. Не в этом. Я думаю, что хотя его и не хватает самую
чуточку, а она все-таки заметит.
– Не заметит.
– Бьюсь на пари, что заметит. И тогда ты будешь иметь вид.
Петя вспыхнул:
– А хоть и заметит! Подумаешь! Ну и что из этого? В конце
концов бабушка прислала варенье для всех, и я имею полное право. Ко мне пришел
человек заниматься, так что, я не могу угостить человека клубничным вареньем?
Вот еще новости! Давай я сейчас принесу, и мы его съедим по блюдечку. Я уверен,
тетя ничего не скажет. Даже будет довольна, что мы поступили честно и открыто,
а не исподтишка.
– Может быть, не стоит? – робко сказал Гаврик.
– Нет, именно стоит! – с жаром воскликнул Петя.
Он принес банку и, чувствуя, что совершает честный,
благородный поступок, наложил два полных блюдечка варенья.
– И хватит! – решительно сказал он, завязал банку и отнес ее
в буфет.
Но как раз и не хватило. Только теперь, съев по полному
блюдечку, друзья по-настоящему распробовали дивное варенье и почувствовали
такое страстное, такое неудержимое желание съесть хотя бы еще по одной ложке,
что Петя с суровым лицом принес банку и, не глядя на Гаврика, наложил еще по
одному полному блюдцу. Петя никак не предполагал, что блюдце такая
вместительная вещь. Посмотрев банку на свет, он увидел, что варенье
уменьшилось, по крайней мере, на треть.
Мальчики съели каждый свою порцию и облизали ложки.
