На этот раз Василий Петрович твердо решил обойтись без
гидов.
Греческие гиды отличались от турецких тем, что были помельче
и вместо алых фесок с черной кистью носили черные фесочки без кисти, а в руках
держали янтарные четки. Они не нападали на туристов, как воинственные
магометане, в открытую, с воплями и проклятиями, а, как смиренные христиане,
окружали молчаливой толпой и брали измором. Оказавшись в кольце греческих
гидов, которые, перебирая свои янтарные четки, нежно, но молчаливо смотрели в
лицо глазами черными, как маслины, Василий Петрович не растерялся.
– Нет! – сказал он решительно по-русски и для большей
убедительности прибавил еще по-французски и по-немецки: – Нон! Найн! – причем
сделал ладонью такой энергичный жест, что Пете даже показалось, будто свистнул
воздух.
Хотя зто не произвело на греческих гидов никакого
впечатления и они продолжали стоять вокруг со своими уныло висячими большими
носами и перебирали четки, Василий Петрович крепко взял мальчиков за руки и
решительно двинулся вперед. Гиды пошли тоже, не выпуская семейство Бачей из
своего кольца. Не обращая на них внимания, Василий Петрович шагал по улицам
Пирея с такой уверенностью, как будто это был его родной город. Недаром же он
последние дни, вместо того чтобы наслаждаться морскими видами, все время сидел
в каюте над планом Пирея и Афин. Удивленные гиды сделали робкую попытку
втолкнуть семейство Бачей в один из больших дряхлых экипажей, следующих за ними
по пятам, но Павлик так пронзительно закричал на всех гидов: «Пойми вон!» – что
гиды немного отступили, хотя и не выпустили путешественников из заколдованного
круга.
Ни разу не сбившись с дороги, они дошли до вокзала, купили
билеты и на глазах у потрясенных гидов, столпившихся на перроне, уехали в
Афины, которые оказались совсем рядом. В Афинах так же решительно и молчаливо
они отыскали другой вокзал, откуда незамедлительно и отправились в древний
город на дачном поезде с открытыми, летними вагончиками.
Взволнованное войной с гидами, одержанной победой и
ожиданием нового нападения, семейство Бачей первое время почти не обращало
внимания на окружающее. Но когда по ступенчатым улицам Василий Петрович и
мальчики взобрались на гору, усеянную мраморными обломками, и вдруг увидели
Акрополь, Парфенон, Пропилеи, маленький храм Бескрылой победы, Эрехтейон – все
эти постройки, как бы в беспорядке расставленные на холме и вместе с тем
представляющие одно божественное целое, – они ахнули от изумления, от той ни с
чем не сравнимой первоначальной красоты, которая потом уже породила тысячи
подражаний и пошла гулять по свету, все более и более мельчая и приедаясь.
Как все грандиозные архитектурные сооружения, они сначала
показались совсем небольшими и изящными на фоне дикого, пустынного неба такой
яркости и синевы, что закружилась голова, как от полета в пропасть.
Это было царство мраморных, желтоватых от времени колонн и
ступеней, рядом с которыми фигуры многочисленных туристов казались совсем маленькими.
О, как долго ждал Василий Петрович минуты, когда он
собственными глазами увидит афинский Акрополь и прикоснется к его древнему
мрамору! Это была мечта его жизни. Сколько раз он втайне предвкушал, как
подведет своих детей к Парфенону и расскажет им о золотом веке Перикла и его
гении великом Фидии! Но действительность оказалась настолько грубее, проще и
поэтому величественнее, что Василий Петрович ничего не был в состоянии сказать,
а долго стоял молча, немного сгорбившись под тяжестью красоты, потрясшей его до
слез.
Петя же и Павлик, не теряя времени, побежали по скользкой
известняковой щебенке к Парфенону, удивляясь, что он стоит так близко, а бежать
до него так далеко. Подсаживая друг друга и пугая ящериц, они взобрались на
выветрившиеся ступени и очутились среди дорических колонн, сложенных как бы из
колоссальных мраморных жерновов. Все вокруг слепило глаза полуденным блеском.
Но зноя не чувствовалось, так как с Архипелага дул крепкий ветер. Далеко внизу
мерцали черепичные крыши Афин, почти сливающиеся с Пиреем, виднелся порт,
множество пароходов, лес корабельных мачт над крышами пакгаузов и на ярком
рейде, осыпанном серебряным дождем полуденного солнца, – английский броненосец
в шапке зловещего дыма.
С другой стороны, еще дальше внизу, за холмами, синел
Петалийский залив, а с третьей, совсем далеко, виднелась полоска еще одного
залива Коринфского, густого, как синька, по-южному пламенного и еще более
древнего, чем сама Эллада.
Здесь можно было неподвижно простоять до вечера, не
испытывая ни усталости, ни скуки, ничего земного, лишь ощущая невероятную
красоту, созданную человеком.
Глава 18
Новая шляпа
Однако надо было торопиться. Пароход отходил в пять часов, а
Василий Петрович еще рассчитывал показать мальчикам афинские музеи. И он их
показал. Но, конечно, ни мраморные изваяния богов и героев, ни глиняные черепки
за стеклами музейных витрин, ни танагрские статуэтки, ни дивной красоты амфоры
и плоские чаши, расписанные по черному фону красными и белыми фигурами, уже
ничего не могли прибавить к восторгу, вызванному видом Акрополя.
Очутившись опять в Пирее, в узких портовых улицах,
по-восточному живописных, но тоже уже ничего не прибавлявших нового к тому, что
на первых порах так поражало в Константинополе, семейство Бачей рискнуло зайти
в кофейню выпить по чашке греческого кофе.
Здесь было не так жарко, как на улице, пахло кипящим кофе,
анисом, жареной бараниной и еще чем-то пряным, овощным и до такой степени
вкусным, что у проголодавшихся мальчиков потекли слюнки. Мысленно прикинув, во
сколько драхм все это может обойтись, Василий Петрович решил заказать две
порции на троих чего-нибудь по-гречески. Маленькая усатая гречанка, вся в
черном, толстенькая и добрая, вытерла кухонным полотенцем мраморный столик и
поставила рагу из баранины с греческим соусом.
Только теперь семейство Бачей поняло, что можно сделать из
небольшого количества синих баклажан, красных помидоров, зеленого перца,
петрушки и настоящего оливкового масла.
Пока они, нацепив на железные вилки кусочки хлеба, начисто
вытирали с тарелок остатки янтарного соуса, добрая гречанка с грустной
материнской нежностью гладила Павлика по голове смуглой, как бы закопченной
рукой с печатным афонским колечком и все время говорила по-русски:
– Кусай, мальцик, кусай!
