Поэтому после слов «он извергался» Петя поставил: «Любящий
Вас племянник Петя», и спрятал открытку в мешок, рассчитывая при первом удобном
случае бросить ее в почтовый ящик.
Таким образом, Петино описание извержения вулкана хотя и
сильно уступало Плинию Младшему в достоверности, но зато безусловно превзошло
его поистине классическим лаконизмом.
Глава 22
Неаполь и неаполитанцы
Днем впереди появилось несколько высоких скалистых
островков. В серебряном сиянии полуденного солнца, ослепляющем глаза, они
казались воздушными силуэтами разных оттенков голубого цвета: ближние – темнее,
дальние – светлее.
Пароход шел самым полным ходом. Освободившись по дороге от
всех своих трюмных пассажиров, с начисто вымытыми морской водой и песком
грузовыми палубами, жарко сверкающий медью порогов и трапов, свежей краской
спасательных кругов и шлюпок, покрытых крепко зашнурованным брезентом, с весело
развевающимся итальянским флагом за кормой, «Палермо» снова приобрел щегольской
вид океанского пассажирского парохода.
– Капри, Искья, Прочида, – называл Василий Петрович острова,
мимо которых пароход входил в Неаполитанский залив.
– Везувий! – во все горло закричал Павлик.
Действительно, это был Везувий. Его серо-голубой силуэт с
двумя пологими вершинами и сернистым дымом над одной из них явственно проступал
из солнечного марева. Оно редело на глазах, уничтожалось, открывая город
Неаполь и сотни пароходов в порту и на рейде.
А уже на «Палермо» налетела стая чаек, и красивые белые
птицы скользили на раскинутых крыльях, хватая на лету остатки зелени,
выброшенной из кухонного иллюминатора. По правде сказать, Пете уже порядком
надоел пароход. Заключавший в себе сначала столько нового и даже таинственного,
теперь, в конце длинного рейса, он уже потерял в глазах Пети почти всякий
интерес. Но, сойдя на мощеный двор неаполитанской таможни, Петя, как шильонский
узник, вдруг пожалел о своей тюрьме.
Мальчик почувствовал, что ему трудно расстаться с надоевшим
пароходом, со всеми его прелестными закоулками, с его особыми запахами и даже с
очень длинными и очень узкими некрашеными буковыми досками палубы, всегда
добела вымытыми с песком, щели между которыми были залиты смолой.
Во время таможенного досмотра Петя все время боялся, что
итальянский чиновник найдет в его мешке письмо и тогда произойдет что-то
ужасное. Но более чем скромный багаж семейства Бачей не привлек никакого внимания
со стороны таможенного начальства. Напрасно Василий Петрович, открыв маленьким
ключиком раздутый саквояж, демонстративно отстранился от него, как бы всем
своим видом говоря: «Если вы подозреваете, что мы хотим провезти контрабанду,
то можете убедиться, господа, что это ложь».
Но итальянский чиновник даже не посмотрел на затейливое
произведение одесского шорно-чемоданного искусства, а лишь, проходя, ткнул в
него большим пальцем, а шедший за ним агент нарисовал мелом на каждой вещи
кружок, после чего семейству Бачей предоставлялось полное право идти со своим
багажом на все четыре стороны.
В этом было что-то обидно-пренебрежительное, так как у
многих других путешественников – преимущественно у пассажиров первого класса –
открывали роскошные чемоданы и дорожные сундуки, оклеенные ярлыками отелей,
рылись в дорогих вещах, извлекали какие-то сирийские шали, хрустальные банки
турецкого табаку, круглые коробки русской паюсной икры и почтительно требовали
пошлину.
Навьюченное альпийскими мешками, семейство Бачей не без
труда общими усилиями выволокло на знойную площадь свой непомерно раздутый
саквояж и сразу же очутилось в нервно-крикливой толпе комиссионеров.
На них были обшитые галунами фуражки с названиями отелей,
которые они представляли. Нечто подобное Петя уже видел на одесском вокзале,
когда однажды встречал бабушку. Тогда его крайне рассмешило, как галдящие
комиссионеры тащили в разные стороны за руки какого-то господина, прижимающего
подбородком свернутый зонтик.
Но одесские комиссионеры, в общем довольно робкие, хотя и
суетливые, не шли ни в какое сравнение с неаполитанскими. Неаполитанских
комиссионеров было втрое больше, и они были вчетверо беспощадней. Воинственно
выкрикивая: «Гранд-отель!», «Континенталь!», «Ливорно!», «Везувио!», «Отель ди
Рома!», «Отель ди Фиренце!», «Отель ди Венеция!» – они набросились на Василия
Петровича, потрясая над головой пачками богато иллюстрированных проспектов и
обещая на всех европейских языках баснословную дешевизну, неслыханный комфорт,
апартаменты с видом на Везувий, семейный табльдот, бесплатные завтраки,
экскурсию в Помпею…
Василий Петрович делал отчаянные знаки носильщикам, которые
сидели на каменных плитах под стеной в своих синих блузах с бляхами на груди и
совершенно безучастно смотрели на расправу комиссионеров с беззащитными
иностранцами. Василий Петрович сделал попытку прорваться к извозчикам, даже
прорвался, но извозчики так же безучастно, как и носильщики, сидели на козлах
своих экипажей со счетчиками, курили длинные вонючие сигары, и ни один из них
не пожелал протянуть Василию Петровичу руку помощи.
Напротив, когда Василий Петрович занес уже было ногу на
подножку одного из экипажей, извозчик сделал зверское лицо, сорвал со своей
головы старую фетровую шляпу и так энергично замахал ею перед носом Василия
Петровича, крича: «Но, синьор, но!» – что Василию Петровичу пришлось отступить.
В этом непонятном равнодушии извозчиков и носильщиков
чувствовалось что-то зловещее. Василий Петрович не знал, что и подумать.
Впоследствии выяснилось, что семейство Бачей прибыло в Неаполь как раз в тот
день, когда началась забастовка извозчиков, носильщиков и трамвайных служащих в
знак протеста против подготовки итальянским правительством войны с Турцией.
Но от этого семейству Бачей не стало легче, так как,
по-видимому, комиссионеры были согласны на завоевание Италией Триполитании и в
этот день не бастовали. Несмотря на все свое неуважение к полиции, Василий
Петрович уже готов был обратиться за помощью к двум карабинерам в треугольных
шляпах и черных брюках с красными лампасами, похожим друг на друга, как
двойники, своими усиками и большими носами полишинелей, но в это время все
уладилось само собой.
Маленький, хитрый толстячок комиссионер, сообразивший, что
путь к сердцу отца лежит через любовь к сыну, кряхтя посадил брыкающегося
Павлика на одно плечо, на другое взвалил клетчатый саквояж и рысью побежал в
переулок. Василий Петрович и Петя бросились следом за ним и минут через сорок
утомительной погони очутились в «Эспланад-отеле». Это название блестело на
фуражке предприимчивого толстяка комиссионера.
