– Но почему же?
– Потому, что у нас мало денег. Какой может быть Париж,
когда уже август на носу, и вот Татьяна Ивановна пишет, что у Файга с первого
числа начинаются какие-то осенние приемные испытания, да и вам с Павликом
довольно уже бить баклуши и пора перед новым учебным годом освежить в памяти
целый ряд предметов. Одним словом, будет! Погуляли – хорошенького понемножку!
– Папочка, ты, наверно, шутишь! – взмолился Петя.
– Я сказал! – пробормотал отец.
Видя, что отец перешел на свой обычный тон, Петя сделал еще
одну попытку поколебать его решение.
– Но ты же дал слово, и нечестно с твоей стороны теперь
отказываться! – развязно и довольно дерзко сказал Петя.
– Как ты смеешь в таком тоне говорить с отцом! Молчать!
Мальчишка! – крикнул Василий Петрович и схватил мальчика за плечи, чтобы
хорошенько его потрясти, но, вероятно, вспомнив, что они находятся за границей,
ограничился лишь одним коротким рывком, после чего все семейство вдруг
почувствовало глубокое облегчение: слава тебе господи, вопрос окончательно
решен, и не нужно больше путешествовать, а прямо ехать через Вену в милую
Одессу.
Только сейчас все поняли, как они безумно устали и как им, в
сущности, уже давно надоело без передышки трястись в поездах, ночевать в
гостиницах, покупать открытки, бегать по картинным галереям, говорить
по-французски, вместо борща и вареников питаться жеманными швейцарскими
супчиками и тонкими ломтиками твердого жаркого с прокисшим гарниром.
Им хотелось выкупаться в море, съесть добрую «скибку»
сахарного монастырского кавуна, напиться из кипящего самовара чайку с клубничным
вареньем и горячими бубликами, на которых так аппетитно тает ледяное сливочное
масло.
Словом, их страстно потянуло домой, и на другой же день они
уехали.
Они так торопились, что даже Вена, где они все-таки
задержались на два дня, не произвела на них никакого впечатления. Они уже
пресытились. В памяти осталась лишь картина, которую они увидели в окно вагона,
уезжая из Вены: багровая полоса заката и бесконечно длинный силуэт города с
башнями, шпилями, флюгерами и колоссальным крутящимся колесом аттракциона
увеселительного сада Волькпратер, которое возвышалось над всем городом и
казалось странным символом Вены.
От Вены до русской границы плелись мучительно долго, чуть ли
не двое суток, так как, верный своему принципу экономить на проездных билетах,
Василий Петрович решил не тратиться на скорый поезд «шнельцуг», а взял билеты
на «персоненцуг» – то есть пассажирский. Этот самый «персоненцуг», несмотря на
вполне приличное, даже красивое название, на поверку оказался не пассажирским
поездом, а товаро-пассажирским.
Глава 31
Так встретила их Россия
За время путешествия по Швейцарии Петя и Павлик сделались
опытными железнодорожными пассажирами. Они научились безошибочно определять
скорость поезда по телеграфным столбам. Например, если от одного до другого
столба можно было неторопливо отсчитать: раз, два, три, четыре, пять, шесть, –
то, значит, поезд шел со скоростью примерно тридцать верст в час. В Швейцарии
поезда ходили сравнительно быстро. Между столбами было пять. Попадались поезда,
когда между столбами было четыре и даже три. Очутившись же в австрийском
«персоненцуге» и посчитав столбы, мальчики убедились, что поезд плетется, как
черепаха: между столбами оказалось десять. Столбы не мелькали в окне один за
другим, а каждый столб долго проплывал мимо, лениво таща за собой жиденькие
провода, на которых сиротливо сидели ласточки, а следующий столб так долго не
показывался, что иногда казалось, что его и вовсе никогда не будет. Поезд
подолгу стоял на всех станциях и полустанках. Плацкартных мест не было. Днем и
ночью ехали, сидя на твердой деревянной лавке вагона третьего класса,
переполненного пассажирами.
Это уже не были хорошо одетые, вежливые и доброжелательные
пассажиры швейцарских поездов – туристы и фермеры. Это была австрийская
беднота: странствующие ремесленники со своим инструментом, резервисты, солдаты,
торговки, ветхозаветные евреи в люстриновых лапсердаках, белых чулках, с такими
длинными закрученными пейсами, что казалось, они нарочно приклеены.
Было много славян – чехов, поляков, сербов; иные в
национальных костюмах. Они курили вонючие сигары и фарфоровые трубки с длинными
висячими чубуками и зелеными кисточками. Закусывали сухой австрийской колбасой
с чесноком и перцем, отчего весь вагон провонял тяжелым, местечковым запахом,
как его назвал Василий Петрович, покрутив носом, – «амбрэ».
Разговаривали на смеси различных славянских языков и
диалектов, среди которых еле слышалась немецкая речь.
Большинство пассажиров ехали на короткие расстояния. На
каждой станции одни выходили, другие входили. Один раз на какой-то остановке в
вагон вошел старик шарманщик в зеленой охотничьей куртке с пуговицами из
необделанного оленьего рога, похожий на австрийского императора Франца-Иосифа.
Он сел в углу, стал крутить ручку шарманки и сыграл подряд десять венских
вальсов и маршей, после чего снял с плешивой головы свою ветхую тирольскую
шапочку и, по-королевски милостиво кланяясь, обошел пассажиров, но ему никто
ничего не дал, кроме какой-то заплаканной женщины, которая вынула из портмоне
несколько медных геллеров, завернула их в бумажку и положила в шляпу
шарманщика, после чего он, кряхтя, взвалил на спину свой разукрашенный
оборванным стеклярусом органчик и вылез из вагона на ближайшей станции.
Поезд поехал дальше, а в Петиных ушах долго еще не умолкали
щемящие звуки старой шарманки. Они как нельзя больше соответствовали душевному
состоянию мальчика, бедности и какой-то грустной неустроенности окружающих его
чужих людей, вечерним сумеркам и стрекотанью вагонного фонаря, куда австрийский
кондуктор в мягком кепи вставил зажженный огарок, багрово озаривший часть
деревянного простенка с красной запломбированной ручкой тормоза Вестингауза.
На другой день, измученные дорогой, они стали приближаться к
русской границе. Шел мелкий дождик. Пассажиры по-прежнему выходили на каждой
станции, но в вагон уже больше не входил никто. На лавке, где сидело семейство
Бачей, освободились места, но едва Василий Петрович постелил плащ и приготовил
вместо подушки дорожный мешок, для того чтобы уложить изнемогающего Павлика,
как вдруг откуда ни возьмись появился австрийский солдат, который отпихнул
Павлика, во весь рост рухнул на лавку, вытянул ноги в больших подкованных
сапогах, положил голову на дорожный мешок и в тот же миг заснул, храпя на весь
вагон.
– Как вы смеете… милостивый государь! – закричал высоким
голосом Василий Петрович, побледнев от негодования. – Вы – невежа!
