Перед старухой находился лаковый столик с кофейным прибором,
круглой лубяной коробкой шоколадной халвы фабрики Дуварджоглу и серебряной
сухарницей с монастырскими бубликами. Пахло горячим кофе и папиросами, которые
курила мадам Васютинская. Кивнув Пете массивной головой в черной вязаной
наколке и немножко поговорив с тетей о погоде и политике, мадам Васютинская
позвонила в серебряный колокольчик, и тотчас из соседней комнаты, откуда все
время слышались утомительно сухие трели нескольких канареек, явился пожилой лакей
во фраке и домашних туфлях на разбитых ногах и поставил на столик перед своей
госпожой старинную шкатулку палисандрового дерева с инкрустациями.
Немного волнуясь и почему-то краснея, тетя вынула из
ридикюля деньги и векселя и подала старухе. Старуха, не считая, положила их в
шкатулку и подала тете сложенную вчетверо бумагу со множеством разноцветных
гербовых марок – контракт на аренду хуторка, причем Петя заметил, что
внутренность шкатулки была обита розовым стеганым атласом, как свадебная
карета.
Когда старуха запирала шкатулку маленьким ключиком, висевшим
у нее на шее, то замок звонко, мелодично щелкнул, и Петя почувствовал
мгновенный ужас.
После того как тетя тщательно спрятала контракт в ридикюль,
а пожилой лакей, неслышно шаркая разбитыми ногами, унес шкатулку, мадам
Васютинская с одышкой налила из медного кофейника три чашки кофе.
– Какая прелесть! – сказала тетя, беря в руку синюю чашку,
смугло блестевшую внутри потертым золотом. – Это Гарднер?
– Старый Попов, – баритоном сказала старуха, выпуская из
волосатых ноздрей голубой дым асмоловского табака.
– Ах, мне показалось, что это Гарднер, – сказала тетя и,
подняв на нос вуалетку, стала прихлебывать кофе маленькими, жеманными глотками.
Потом старуха положила на блюдечко шоколадной халвы и
протянула Пете.
– Нет, это старый Попов, – сказала она, поворачивая отечное
лицо к тете. – Свадебный подарок моего покойного мужа. Это был человек с
большим вкусом. У нас было имение в Черниговской губернии, полторы тысячи
десятин, но после того, как в Пятом году мужики сожгли наш дом и убили мужа, я
продала землю и переехала сюда. Впрочем, вы это, кажется, знаете. До убийства
Столыпина, – продолжала она все тем же монотонным баритоном с одышкой, – у меня
еще оставались иллюзии. Но сейчас их у меня уже больше нет. России нужна
сильная власть, и покойный Петр Аркадьевич Столыпин, царство ему небесное, был
последним настоящим столбовым дворянином и администратором, который еще мог
спасти империю от революции. Вот именно поэтому они его и кокнули. А наш
государь – прости меня бог! – никуда не годится. Тряпка… Ты меня не слушай, –
строго обратилась она к Пете, – это тебе еще знать не полагается. Ешь халву… Я
вам скажу, – посмотрела она на тетю воловьими глазами и понизила голос: – Он не
помазанник божий, а просто трус. Вместо того чтобы вешать и расстреливать этих
субъектов, он струсил. Разве человек в здравом уме и твердой памяти мог дать
России конституцию и позволить устроить эту позорную всероссийскую говорильню в
Таврическом дворце, где всякие еврейчики обливают помоями правительство и
открыто призывают к революции!
Тут она неожиданно так сильно взвизгнула, что на некоторое
время в соседней комнате замолчали канарейки.
– И они добьются! Вот попомните мое слово – революция будет,
и даже очень скоро, и тогда всех порядочных людей эти мерзавцы повесят на
первых попавшихся фонарях. А я не такая дура, чтобы этого дожидаться. Хватит с
меня черниговского имения. Как вам всем угодно, а я уезжаю за границу. Уезжаю и
проклинаю любезное отечество со всеми его социал-демократиями, фракциями,
резолюциями, стачками, маевками и пролетариями всех стран соединяйтесь!
Забирайте мою землю и хозяйничайте на ней как хотите, если, конечно, грядущий
хам вам это позволит!
Теперь она уже не говорила, а кричала во весь голос, и Петя
с тяжелым чувством страха и отвращения смотрел на ее глаза, бегающие, как у
сумасшедшей.
– Извините, – вдруг сказала она своим обыкновенным голосом.
– Второй взнос по векселю потрудитесь сделать моему нотариусу, он перешлет мне
за границу.
Тетя стала быстро собираться, поспешно натягивая перчатки и
поправляя шляпку. Мадам Васютинская не удерживала. Когда они выходили на улицу,
то увидели в палисаднике открытые проветривающиеся сундуки и шубы, развешанные
на веревках. По-видимому, мадам Васютинская действительно готовилась к отъезду.
Глава 38
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Скоро семейство Бачей переселилось на хуторок. Но это
произошло не сразу. Сначала переехал Василий Петрович, чтобы еще до наступления
весны вступить во владение хозяйством и привести его в порядок.
Тетя вместе с мальчиками должна была еще некоторое время
оставаться в городе, чтобы передать кому-нибудь квартиру и сдать на хранение
мебель.
Мальчики продолжали по-прежнему ходить в гимназию, так как
за их право ученья успели заплатить в начале учебного года; что будет дальше –
зависело от того, насколько успешно пойдет хозяйство.
Снова стал захаживать Гаврик. Осенью он выдержал экстерном
за три класса, и теперь Петя готовил его к экзаменам за шесть классов, уже не
отказываясь получать по полтиннику за урок.
Гаврик продолжал работать в типографии «Одесского листка».
Теперь он был не рассыльным, а учеником-наборщиком и недурно зарабатывал.
Иногда он приходил вечером прямо с работы, распространяя вокруг себя едкий,
таинственный запах типографии. Он оказался очень способным учеником и уже кое в
чем обогнал своего учителя.
Приходя в квартиру Бачей, он уже не стеснялся, как прежде,
держался свободно и однажды даже принес полфунта карамели к чаю. Вручая тете
маленький кулек, перевязанный шпагатиком и прицепленный к верхней пуговице его
пальто, он сказал:
– А это позвольте вам презентовать к чаю. С получки.
«Раковые шейки» Абрикосова. Я знаю, вы любите.
Беда, свалившаяся на семейство Бачей, как бы еще больше
сблизила Гаврика с Петей. Гаврик не только сочувствовал Пете, а, что гораздо
важнее, вполне понимал его положение. Впрочем, на всю эту историю у него был
свой особенный, совершенно определенный взгляд, который он свободно высказывал.
То, что Василия Петровича выгнали из училища Файга, было
хотя и очень неприятно, но неизбежно, потому что лучше подохнуть с голоду, чем
работать у такого паразита и хабарника. В этом Гаврик вполне одобрял Василия
Петровича. А то, что за полцены загнали пианино и взяли в аренду хутор, – этого
он решительно не одобрял, так как не мог поверить, чтобы интеллигентное
семейство смогло собственными силами обрабатывать землю.
