Деньги были преимущественно мелкие – серебряные
двугривенные, пятиалтынные, гривенники, медные пятаки, семишники, даже копейки;
бумажные рубли и трешки попадались крайне редко, и было трудно представить, как
из этой стертой мелочи в конце концов могла получиться такая дорогая вещь, как
большая ежедневная газета.
Теперь же оказалось, что она все-таки получилась и ее везут
в почтовом вагоне курьерского поезда «Санкт-Петербург – Одесса».
Откровенно говоря, Пете уже смертельно надоело каждый день с
утра до вечера заниматься зубрежкой. Он был не прочь передохнуть. Сходить на
вокзал было соблазнительно: вокзал всегда имел для него особую, притягательную
силу. Уже один вид множества пересекающихся рельсов возбуждал его воображение и
заставлял думать о тех неизвестных краях, куда эти рельсы, так плавно и
стремительно закругляясь, уходили.
Запад Петя уже видел. Но был еще север, необъятно громадная
область Россия, родина, с матушкой-Москвой, Санкт-Петербургом и древним Киевом,
Архангельском, Волгой, с трудновообразимой Сибирью и, наконец, Леной, которая
уже теперь была не рекой, но именем кровавого исторического события, такого же,
как Ходынка или Цусима. Именно оттуда, с севера, из дымного, туманного Питера
должен был сегодня привезти курьерский поезд газету «Правда».
Когда Петя и Гаврик пришли на вокзал «Одесса-Главная»,
петербургский поезд уже прибыл и стоял у перрона. Он весь состоял из длинных
новеньких пульмановских вагонов – синих и желтых, – а зеленых совсем не было,
но зато было два невиданных вагона, возле которых Петя и Гаврик невольно
задержались.
Эти вагоны были снаружи обшиты деревом, блистали на солнце
медью поручней, оконных наугольников, накладных иностранных надписей и гербов
Международного общества спальных вагонов. Даже их внешний вид поражал особой,
корабельной строгостью.
Когда же мальчики, толкая друг друга локтями, заглянули в
окна с верхними узкими, декадентски разрисованными цветными стеклами, они
ахнули от той роскоши, которую увидели внутри уже пустого вагона, от
лакированных панелей из красного дерева, тисненого плюша стен, белоснежных,
по-утреннему смятых постелей, молочных тюльпанов электрических лампочек, синих
сеток, тяжелых бронзовых плевательниц и ковровых дорожек.
В другом вагоне они увидели еще более поразительные вещи:
буфет, уставленный бутылками и закусками, и лакея во фраке, который убирал со
столиков пирамидальные салфетки, такие белые и твердые, словно они были отлиты
из гипса. Не говоря уже о Гаврике, даже Петя, побывавший за границей, до сих
пор не мог себе представить, что есть на свете такие вагоны.
– Вот это да! – прошептал Петя, с такой силой прижимаясь
лицом к толстому шлифованному стеклу, что на нем отпечатался его вспотевший
нос.
А Гаврик сузил глаза и со странной улыбкой процедил сквозь
зубы:
– Господа катаются.
– Попрошу отойти от вагона! – произнес строгий голос с
иностранным акцентом, и, отстранив твердой рукой Петю и Гаврика от вагона, мимо
прошел проводник в форменной тужурке и каскетке Международного общества
спальных вагонов.
Гаврик сморщил нос и, вывернув руку, показал ему локоть, что
считалось на Ближних Мельницах высшим проявлением насмешки и презрения.
Но проводник, как существо высшее, не обратил на это
никакого внимания, и мальчики пошли дальше, к багажному вагону, где в это время
выгружали плоские тростниковые корзинки с решетчатыми крышками, сквозь которые
виднелись влажные, слежавшиеся, свежие цветы – пармские фиалки и розы,
прибывшие через Петербург прямо из Ниццы в адрес цветочного магазина
Веркмейстера, причем сам Веркмейстер, господин в светлом коротком пальто колоколом,
с траурными повязками на рукаве и на цилиндре, лично руководил разгрузкой,
провожая каждую корзинку, которую носильщик укладывал на свою тележку, бережным
прикосновением безымянного пальца с двумя обручальными кольцами.
Мальчики почувствовали запах мокрых цветов, столь
удивительный среди грубых железных и каменноугольных запахов вокзала, и это
вдруг вызвало в Петиной памяти неаполитанский вокзал, похожий на одесский, но
только с пальмами и агавами, и забытую девочку с черным бантом в каштановой
косе. Петя снова почувствовал сладкую боль разлуки. Ему даже показалось, что он
видит эту девочку.
Но в это время Гаврик схватил его за рукав и потащил вперед,
вслед за большой тележкой, нагруженной кипами петербургских газет и журналов.
Два артельщика с усилием катили тележку. Из-под маленьких чугунных колесиков, с
гулким ворчаньем катившихся по асфальту, вылетали искры.
Мальчики бежали рядом с тележкой, стараясь угадать, в
которой из кип находится «Правда». Тележку вкатили с перрона в вокзал, и она,
визжа, остановилась возле газетного киоска – резного шкафа мореного дуба,
громадного, как орган, – сплошь заставленного и увешанного сотнями книг, газет
и журналов.
Петя любил рассматривать все эти столичные новинки. Его
волновали броские обложки любовно-приключенческих и уголовных романов;
разноцветные карикатуры «Сатирикона», «Будильника»; развешанные на рогульках,
как белье, целые гирлянды выпусков «Пещеры Лейхтвейса», «Ната Пинкертона»,
«Ника Картера», «Шерлока Холмса», с маленькими портретами знаменитых
заграничных сыщиков в профиль, с трубками или без трубок, среди которых как-то
особенно провинциально и простовато выглядел знаменитый русский сыщик Путилин,
с большими министерскими бакенбардами и в старомодном шелковом цилиндре;
иллюстрированные еженедельные журналы «Огонек», «Солнце России», «Весь мир»,
«Вокруг света» и в особенности новый, недавно появившийся, странный «Синий
журнал», действительно сплошь синий, пачкающий пальцы, сильно пахнущий
керосином.
Все эти десятки и сотни тысяч печатных страниц, обещавших
такое сказочное разнообразие мыслей, идей и сюжетов, а на самом деле лишь
прикрывавших какую-то страшную пустоту, действовали на Петю ошеломляюще, и он
стоял перед ними почти в оцепенении.
Между тем кипы газет уже сваливали одну за другой под
прилавок с вырезанным вензелем «Ю.-З. ж.д.». Арендатор киоска, толстый
длиннобородый старик в синей мещанской чуйке, из-под которой виднелся жилет с
золотой цепочкой, то и дело прикладывая к земляничному носу маленькое пенсне,
перелистывал накладные и делал на них отметки карандашом, а тощая дама в
шляпке, со злым, щучьим лицом, проворно выбрасывала на прилавок пачки газет,
которые тут же забирали газетчики и хозяева городских газетных киосков, давно
уже выстроившиеся в очередь.
– Пятьдесят «Нового времени», тридцать «Земщины», полтораста
«Биржевика», сто «Речи». Забирайте! Следующий! – выкрикивала она каркающим
голосом, и пачки газет тотчас уносились на плечах и на головах на вокзальную
площадь.
