Теперь уже Петя почти не чувствовал страха, как бы
вовлеченный в какую-то опасную, увлекательную игру.
Вдруг сзади раздался топот ног. Мальчики обернулись. Их
догонял человек в развевающемся пиджаке. Он бежал на кривых ногах, делая
виляющие движения, и кричал:
– Эй! Габелки! Псссс… Псссс…
Сначала Петя подумал, что это покупатель, и остановился, но
в следующую минуту увидел, что ошибся. В руке у человека, бегущего прямо на
него, была короткая резиновая палка, на лацкане пиджака – значок Союза русского
народа, с трехцветными ленточками.
– Тикай! – крикнул Гаврик.
Но человек с резиновой палкой уже был рядом, и Петя
почувствовал сильный удар, который, к счастью, пришелся не по голове, а по
свертку газет на плече и только слегка задел ухо.
Клочья бумаги полетели во все стороны.
– Не тронь! – голосом, осипшим от ярости, даже не крикнул, а
как-то зверски зарычал Гаврик и свободной рукой толкнул человека с резиновой
палкой прямо в грудь с такой силой, что тот отлетел назад и чуть не упал. – Не
тронь, морда! Погромщик, союзник! Убью!
Не спуская острых, ненавидящих глаз с «союзника», Гаврик
скинул с плеча газеты и протянул их назад, Пете.
– Бери и тикай прямо в ремонтные, вызывай дружинников, –
быстро сказал он, облизывая губы и вряд ли даже соображая, что Петя может и не
знать, что это такое – дружинники.
Но Петя очень хорошо понял Гаврика. Прижимая к груди пачки
газет, он что есть мочи побежал по переулку.
Теперь Гаврик и «союзник» стояли друг против друга
посередине мостовой, и Гаврик, продолжая облизывать губы и тяжело дышать носом,
медленно опустил в карман правую руку; а когда ее так же медленно вынул, на ней
оказался стальной кастет с блестящими шипами.
– Убью! – повторил Гаврик, продолжая в упор рассматривать
своего врага, как бы навсегда желая запомнить его опухшее, черномазое, словно
покусанное пчелами, безглазое лицо, голову с косым пробором и волосами,
зачесанными на низкий лоб, и уголовно-капризную улыбку жестокого болвана.
– Ну, паскудная морда! – сказал «союзник» и замахнулся
резиновой палкой, но Гаврик успел увернуться и побежал следом за Петей.
Он слышал за собой стук сапог, и когда этот стук сделался
особенно близким, Гаврик вдруг бросился ничком на землю, и «союзник» со всего
маху перелетел через него и растянулся на мостовой. Гаврик сел на него верхом
и, не помня себя, стал молотить кастетом по черной, как вакса, голове,
бессмысленно приговаривая:
– Не трожь! Не трожь! Не трожь!
Тогда «союзник» полез в карман и со стоном вытащил маленький
браунинг черной вороненой стали. Раздалось подряд несколько выстрелов, но
Гаврик успел придавить ногой стреляющую руку, и пули защелкали по мостовой,
высекая из булыжников искры.
– Городовой! Полиция! – рыдающим голосом закричал «союзник»
и вдруг, вывернувшись, укусил Гаврика за ногу.
Гаврик застонал. Они стали кататься по земле, и неизвестно,
чем бы это кончилось для Гаврика, который был в два раза меньше и слабее своего
противника, если бы не подоспела помощь из ремонтных мастерских.
Пять дружинников, вооруженных обрезками водопроводных труб и
дрючками, вырвали из рук «союзника» браунинг и резиновую палку, наскоро
надавали ему по шее, а Гаврика почти на руках утащили во двор мастерских; и все
это так быстро, что, когда на выстрелы явился городовой с поста, в переулке уже
никого не было, кроме «союзника», который сидел на земле, прислонившись спиной
к забору завода растительного масла и маргарина «Коковар», и выплевывал
окровавленные зубы.
С этого дня – сначала в рабочих районах и на слободках, а
потом и кое-где в центре города – стала продаваться новая ежедневная газета
«Правда».
Глава 43
Хуторок в степи
Через несколько дней у Пети начались экзамены. Моте и ее
маме стоило больших трудов привести в порядок – почистить, погладить и заштопать
– Петин гимназический костюм, побывавший уже за время жизни Пети на Ближних
Мельницах во многих переделках.
Петино ухо, задетое резиновой палкой во время сражения с
«союзником», хотя уже и не болело, но все еще было неприлично раздуто и
напоминало сливу. Чтобы придать ему хоть сколько-нибудь натуральный вид, Пете
пришлось разрешить слегка его припудрить зубным порошком, что Мотя и проделала,
со всей нежностью и осторожностью прикасаясь тряпочкой к поврежденному уху и
высунув от усердия кончик языка.
Экзамены прошли сравнительно благополучно, хотя Петю и
старались срезать.
Вся эта изнурительная экзаменационная пора, как всегда
совпавшая с первыми майскими грозами, буйным цветением сирени, почти летней
жарой и короткими, бессонными ночами, полными любовного шепота и лунного света,
окончательно измучила Петю. И когда наконец он явился с последнего экзамена на
Ближние Мельницы, взъерошенный, перепачканный чернилами и мелом, потный,
счастливый, его трудно было узнать – так осунулось и повзрослело его сияющее
лицо.
Как теперь от него была далека гимназия, учителя,
надзиратели, товарищи! Он о них как бы сразу забыл, даже о Жорке Колесничуке, с
которым с приготовительного класса сидел на одной парте.
Он спал крепким сном, чувствуя себя каким-то совсем другим
человеком окрепшим, новым, свободным.
И во сне ему почему-то было необъяснимо сладостно-печально.
А на другой день, с подушкой и одеялом на плече, завернутыми
в плед, он уже подходил к хуторку.
Первый, кого он увидел, был отец. Василий Петрович полол под
вишнями бурьян и вырывал с корнем наиболее упорные кустики желтой ромашки. Петя
увидел его милую, непокрытую, заметно поседевшую голову, увидел синюю
косоворотку, выгоревшую на спине и полинявшую под мышками, увидел старые
панталоны, вздувшиеся на коленях, пыльные сандалии и пенсне, которое всякий
раз, как отец наклонялся, падало с носа и болталось на шнурке, – и Петино
сердце сжалось.
– Папочка! – сказал он. – Я выдержал!
Отец обернулся, и его потное бородатое лицо с толстой жилой,
вздутой на лбу, осветилось радостной улыбкой.
– А! Петруша! Ну, поздравляю, поздравляю…
Мальчик бросил подушку и одеяло в пыльную траву и обеими
руками обнял отца за горячую, побуревшую от загара шею, с удивлением и тайной
гордостью заметив, что уже почти сровнялся с ним ростом.
