Все это кончилось тем, что Петя начал писать дневник. Он
достал общую тетрадь и, выдрав из нее несколько страниц с алгебраическими
задачами, написал: «Я полюбил…» Он думал, что легко наполнит всю тетрадь
подробным описанием своих чувств, которые казались ему необыкновенными и
неисчерпаемыми. Но как он ни бился, ему больше не удалось к этому ничего
прибавить: такой сумбур был в его голове.
Тогда он решил прибегнуть к последнему средству: написать ей
письмо и назначить свидание.
Вообще говоря, это средство было весьма распространенное и
не представляло ничего оригинального. Но Петина влюбленность достигла такого
высокого градуса, когда человеку кажется, что предмет его любви является
существом высшим, идеальным, стоящим вне обычных человеческих отношений, хотя и
ходит под зонтиком за керосином или пишет диктовку.
Тем не менее другого выхода у Пети не было.
Обычно для любовной переписки употреблялись так называемые
«секретки», весьма распространенные на всяческих балах и танцевальных вечерах
при игре в «летучую почту». Эти маленькие, разноцветные, сложенные пополам
листки почтовой бумаги были в то же время и конвертиками, так как они с трех
сторон заклеивались, а потом обрывались по краям полоской, как купоны. Они были
сродни митральезам, конфетти, серпантину, узеньким атласным полумаскам и
прочему бальному вздору. На них полагалось писать любовные послания. Но у Пети
не оказалось секреток, и купить их было негде. Пришлось мастерить самому,
сложив пополам лист, вырванный из тетради, и обколоть его по краям булавкой.
Это оказалось совсем не легко, но еще труднее было составить
письмо. Петя измазал страниц пять черновиков, прежде чем получилось следующее:
«Марина!! Мне необходимо с Вами поговорить по очень важному делу. Выходите
завтра ровно в 8 ч. вечера в степь. Не подписываюсь, т. к. надеюсь, что вы сами
догадаетесь кто». Слова «по очень важному делу» Петя подчеркнул три раза, тайно
рассчитывая на женское любопытство.
Затем он сходил в сад и сколупнул с дерева шарик вишневого
клея. Он не без удовольствия его пожевал и залепил им секретку, написав на ней:
«Марине. (В собственные руки.)»
Спрятав письмо в карман, Петя, не теряя времени, отправился
искать Павлика. Он нашел его за конюшней. Павлик играл с Гаврилой в карты. Как
раз в эту минуту он стоял на коленях с поднятой рукой и собирался изо всех сил
хлопнуть бубновым тузом по дряхлому, потертому валету, который лежал на земле
рядом с колодой, окруженной ползающими козявками и кучками медных денег. Лицо
Павлика выражало разнузданный азарт, в то время как Гаврила, тоже стоявший на
коленях, наоборот, имел вид удрученный, и капли пота падали с его длинного
конопатого носа.
«Ага, – подумал Петя, – так вот, оказывается, где пропадает
по целым дням мой уважаемый братец, и вот, оказывается, к чему может привести
безделье!»
– Павлик, иди сюда! – строго сказал Петя.
Павлик встрепенулся как ужаленный, но тотчас, сделав ловкое
движение всем телом, сел на колоду и посмотрел на брата невинными шоколадными
глазами.
– Иди сюда! – еще строже повторил Петя.
– Ей-богу, паныч, что вы до него чипляетесь! – ненатурально
смеясь, сказал Гаврила. – Мы с ним играем не на интерес, а просто так, для
провождения времени. Побей меня бог, святой истинный крест! – прибавил он
бесстыдно.
– Ябеда, юда! – на всякий случай пропел Павлик, незаметно
выгребая из-под себя деньги.
Но Петя только поморщился и махнул рукой.
– Совсем не то, – сказал он. – Иди сюда.
Он завел Павлика подальше, в заросли паслена и белены,
остановился перед ним, расставил ноги и сурово посмотрел ему в глаза.
– Вот в чем дело… – Петя немного замялся. – Мне надо, чтобы
ты сделал одну вещь… или, вернее, не одну вещь, а одно поручение…
– Знаю, знаю, – быстро сказал Павлик.
– Что именно ты знаешь? – нахмурился Петя.
– Знаю, что ты хочешь. Ты меня сейчас будешь посылать с
письмом к этой новой девочке. Может быть, нет?
– Откуда ты знаешь? – не удержавшись, воскликнул Петя.
– Ха! – сказал Павлик. – Что, я не вижу, как ты бесишься?
Только можешь меня не посылать, потому что я все равно не пойду.
– Нет, пойдешь! – грозно сказал Петя.
– Смотрите, какой нашелся! – дерзко ответил Павлик,
предусмотрительно отступая.
– Пойдешь! – упрямо процедил Петя сквозь зубы.
– Не пойду.
– А вот пойдешь!
– А вот не пойду! И хватит мной командовать! Я уже не
маленький, чтобы ходить по девочкам с твоими записками. Что я туда пойду, чтоб
мадам Павловская мне уши нарвала? Тоже нашелся!
– Значит, не пойдешь? – со зловещей улыбкой спросил Петя.
– Не пойду.
– Ну так знай!
– А что будет?
– Будет то, что я сейчас же пойду и скажу папе, что ты
играешь в азартные игры.
– А я сейчас пойду и всем расскажу, что ты влюбился в новую
девочку, и как ты пишешь любовные письма, и как ты сидишь у них под окном в бурьяне
и мешаешь ей учиться, и над тобой все будут насмехаться. Что, съел?
– Подлец! – сказал Петя.
– От такового слышу, – ответил Павлик.
– Я все-таки надеюсь, что ты будешь молчать, – глухо сказал
Петя.
– Как ты, так и я!
И с этими словами Павлик весьма независимо отправился за
конюшню, где Гаврила, изнемогающий от безделья, лежал на земле и тасовал карты.
Положение было безвыходное.
Ночью Петя опять прокрался к флигельку и долго сидел в
полыни, не решаясь бросить письмо в открытое окно. На этот раз в домике было
темно наверно, Павловские спали. Пете даже казалось, что он слышит чье-то
сонное дыхание. Белая стена флигелька так ярко была освещена луной, что
казалась голубой, и на ней чуть шевелилась черная сквозная тень белой акации, а
полынь, в которой сидел Петя, вся сияла, как серебряная.
Несколько раз Петя менял место, стараясь укрыться в тень от
пугающего света луны, и в конце концов так расшумелся, что в домике послышался
вздох и раздраженный голос сказал:
– По-моему, вокруг все время кто-то ходит.
На что другой голос, нежный и сонный, ответил, зевая:
– Спи, мамочка, это, наверно, бродячие кошки.
