Петя с замирающим сердцем подождал, пока все успокоится, а
потом вынул заранее обвязанное вокруг камешка письмо и бросил его в темное
окошко.
Обливаясь холодным потом, Петя пополз назад, и, когда
наконец добрался до своей брезентовой раскладушки и стал бесшумно раздеваться,
услышал из-под одеяла зловещий шепот Павлика:
– Ага! Думаешь, я не знаю, куда ты шлялся? Бросать письмо.
Скажи спасибо, что тебе еще не надрали уши.
– Нахал! – прошипел Петя.
– От такового слышу, – пробормотал Павлик, засыпая.
Глава 47
Любовное свидание
Неизвестно, как бы пережил Петя следующий день в
лихорадочном ожидании свидания, если бы не началась поливка сада. Петя с
азартом крутил ручку цистерны, вытаскивая ведра, и выливал воду в бадью, откуда
ее уже разносили по всему саду. Он сам выбрал эту изнурительную, однообразную
работу, потому что она не мешала ему думать о свидании.
Несмазанная ось железного решетчатого барабана утомительно
визжала. Хрустела, накручиваясь и раскручиваясь, гремучая цепь. Тяжелое ведро
медленно ползло вверх, роняя в гулкую темноту цистерны капли, которые
разбивались, как пистоны, и это же ведро потом легко падало вниз, увлекая за
собой мокрую цепь, так что барабан как бы сам собой бешено крутился, и нужно
было отскакивать в сторону, чтобы со всего маху не ударила ручка в ключицу.
Руки и спина ныли, ноги дрожали, рубашка промокла, жаркий
пот струился по лицу и капал с подбородка, а Петя все крутил и крутил, не давая
себе отдыха. Он испытывал блаженство, которое один раз вдруг перешло в
отчаяние, когда Петя заметил, что все вокруг потемнело, откуда-то наползла
синяя туча, уже стал накрапывать дождик, готовый к вечеру превратиться в ливень
и помешать свиданию. Но, к счастью, ливень прошел стороной, туча растаяла, и к
вечеру откуда-то издалека повеяло прохладой, что было весьма кстати, так как
позволяло Пете надеть плащ.
Предзакатное солнце горело над степью, и, когда Петя в
плаще, сделав из предусмотрительности огромный круг, появился на тропинке
против флигелька, его тень была такой длинной, словно он шел на ходулях.
В монастыре на 16-й станции призывно звонили к вечерне.
Далеко в степи слышалось печальное пение косарей. Белая стена флигелька
казалась телесно-розовой, и стекла маленьких окошек ослепительно блестели
расплавленным золотом. Руки у Пети были как ледяные, и во рту было тоже так
холодно, будто он наелся мятных лепешек.
Хотя для этого не имелось почти никаких оснований, но Петя
почему-то был уверен, что она непременно придет. Но, если говорить правду, в
самой глубине души все-таки посасывал червячок сомнения.
Петя лег в траву, положил подбородок на кулаки я с таким
напряжением стал смотреть на домик, как будто всеми силами своей души хотел
заставить ее немедленно, сию же секунду, без малейшего промедления выйти в
степь. В сущности, это была уже не любовь, а уязвленное самолюбие; не страсть,
а упрямство; беспредметное смятение чувств, желание низвести свой идеал с неба
на землю и убедиться, что Марина решительно ничем не лучше других девочек,
например Моти, даже наверное хуже.
И все-таки она продолжала оставаться в его воображении
единственной и недостижимой, несмотря на ячмень и подбородок башмачком, а может
быть, именно вследствие этого. Когда вдруг между двумя приливами отчаяния и
надежды он увидел знакомую фигурку, мелькнувшую перед домиком по пояс в полыни,
Петя даже не сразу поверил своим глазам – так велико было его счастье.
Марина быстро – может быть, даже слишком быстро – шла к
нему, прикрываясь рукой от солнца, бившего ей в лицо. На ней было короткое
летнее пальтишко с поднятым воротником; она была как-то по-новому причесана,
хотя с тем же самым черным бантом, но и с веточкой жасмина в темных волосах.
– Здравствуйте, – сказала она, протягивая Пете руку. – Я
насилу удрала. Вы не представляете, какая у меня ужасная мама! Вот увидите, она
меня сейчас будет звать домой. Пойдемте скорей.
Она улыбнулась и быстро побежала по дорожке в степь, увлекая
за собой Петю, который был совершенно сбит с толку и даже разочарован ее
непринужденным обращением, в особенности откровенно-лукавой улыбкой.
Он ожидал совершенно другого, чего угодно: робости,
смущения, молчаливого упрека, наконец, строгости, но только не этого. Можно
подумать, что она только того и ждала, чтобы поскорей прибежать на свидание.
Она даже не спросила, зачем он ее вызвал. И потом, этот жасмин в волосах!
Теперь Петя увидел, что она только ростом мала, а на самом деле ей лет
пятнадцать, и она, наверно, довольно опытна в любовных делах; может быть, даже
уже целовалась.
Вообще она была похожа не на себя, а как бы на свою старшую
сестру.
– Вам не жарко в вашем плаще? – спросила она, оглядываясь на
ходу.
– А вам не жарко в вашем пальто? – глухо сказал Петя.
Но она, видимо, не поняла иронии, потому что ответила:
– У меня летнее, а у вас теплый, шерстяной.
– Швейцарский, специально для гор! – не без хвастовства
сказал Петя.
– Я заметила, – сказала Марина.
Они забрались довольно далеко от дома и теперь медленно шли
рядом уже не по тропинке, а прямо по сусликовым норкам и по суховатым степным
цветам, отбрасывающим очень длинные тени. Они долго молчали, прислушиваясь, как
под ногами шуршат растения.
Солнце село за дальним курганом. Пробежал прохладный
ветерок.
– Вы любите степь? – спросила Марина.
– Я люблю горы, – мрачно ответил Петя, совершенно не представляя
себе, что же дальше делать.
Правда, он добился-таки своего: это было самое настоящее
свидание, даже больше – далекая прогулка вдвоем в степи, на закате. Но все же
Петя чувствовал себя крайне затруднительно. Она как-то сразу взяла над ним
верх. Петя это отлично понимал.
– А я люблю степь, – сказала Марина, – хотя горы мне тоже
нравятся.
– Нет, горы лучше, – упрямо сказал Петя.
Никогда ему еще не было так трудно разговаривать с девочкой.
Насколько легче, например, было с Мотей. Правда, Мотя его любила, а эта – кто
ее знает… Самое ужасное заключалось в том, что она совершенно не интересуется,
зачем он ее вызвал на свидание. Что это: притворство или равнодушие?
Между тем с каждой минутой она нравилась ему все больше и
больше. Он уже был без памяти в нее влюблен. И влюблен совсем не так, как
раньше: не в далекую мечту, а в соблазнительно близкую действительность.
