– Держите, ну! – повторила мадам Стороженко нетерпеливо. – И
скажите спасибо, что я вам даю «катеньку». По крайней мере, вам через эту
черешню больше не будет беспокойства, потому что уборку, упаковку, перевозку –
все это я уже беру на себя.
– Мадам Стороженко, побойтесь бога! – сказал Василий
Петрович. – Вы нас грабите!
– Милый человек, – сладким голосом пропела мадам Стороженко,
– я тоже должна что-нибудь заработать – не правда ли?
– Да, но ведь здесь товару не меньше чем на пятьсот рублей,
мы подсчитали, – сказала тетя.
– Ну, раз вы подсчитали, то вы сами и реализуйте свой урожай
и не морочьте людям голову. Сто рублей – это мое последнее слово.
– Да, но ведь мы должны платить по векселям.
– Знаю. Вы должны на днях внести мадам Васютинской триста, а
если не внесете, то потеряете аренду. И вы ее, таки да, потеряете, потому что у
вас нет наличности и вы уже все равно летите в трубу. Так я вам советую – лучше
получите хоть что-нибудь; по крайней мере, первое время не будете голодать. А
усадьбу мадам Васютинская передаст мне в нотариальном порядке. Она мне гораздо
больше подходит, чем вам.
– Ну, это мы еще посмотрим! – сказала тетя, бледнея.
– Перестаньте держать фасон! – сказала мадам Стороженко с
нескрываемым презрением и какой-то непонятной, черной злобой, с ног до головы
оглядывая Василия Петровича и тетю. – Что, я вас не знаю? У вас за душой нет
ломаного гроша. Вы же нищие! Оборванцы! А еще называетесь интеллигенты!
– Милостивая государыня! – сказал Василий Петрович. – Кто
вам дал право разговаривать в подобном тоне?
Мадам Стороженко величественно повернулась к тете:
– Слушайте… не знаю, как вас зовут… скажите своему сожителю,
чтобы он не разорялся, потому что через три дня вы у меня отсюда полетите со
всеми вашими бебехами. Босяки!
Василий Петрович рванулся, хотел что-то сказать, но только
затопал ногами, замычал, как немой, и сел на ступеньках террасы, схватившись
руками за голову.
– Берите «катеньку» и пишите расписку, – сказала мадам
Стороженко, как ни в чем не бывало протягивая тете сторублевку.
– Вы злая и нехорошая женщина! – дрожа всем телом, сказала
тетя, потом заплакала и, пошатываясь, ушла в дом.
Это была такая грубая, безобразная сцена, что не только
Петя, Павлик и Дуня, но даже и Гаврила впал в оцепенение, и никто не заметил
Гаврика, который уже давно появился невдалеке за деревьями.
Теперь он, засунув глубоко в карман правую руку, медленно,
вразвалку шел прямо на мадам Стороженко.
– Ах ты, старая базарная шкура! – сквозь зубы сказал Гаврик,
раздувая ноздри. – А ну, гэть видселя!
Она смотрела на него с изумлением и вдруг узнала в этом
шестнадцатилетнем пареньке-мастеровом того самого маленького нищего мальчика,
внука старика Черноиваненко, который носил ей на привоз бычки, когда она еще
торговала рыбой в розницу. У мадам Стороженко была хорошая память, и она в одну
минуту поняла, что перед ней стоит ее давний враг. Но только тогда он был совсем
мал и беззащитен и она делала с ним что хотела, а теперь он был совсем другой,
и она своим лисьим инстинктом почуяла в нем какую-то опасную силу.
– Но, но, только без хулиганства! – крикнула она, суетясь
возле брички. – Что вы смотрите? Надавайте ему хорошенько по морде!
Опустив головы в барашковых шапках, «персы» выступили
вперед, но Гаврик вырвал из кармана кулак с кастетом, и на его помертвелых
губах показалась пена.
– Гэть видселя! – со страшным спокойствием повторил он, взял
под уздцы лошадь и вывел за ворота бричку, куда уже на ходу влезали мадам
Стороженко и «персы».
И еще довольно долго потом в зеленых хлебах по дороге в
город подпрыгивала шляпка с вылинявшими незабудками и слышался визгливый голос
мадам Стороженко, посылавшей в сторону хуторка угрозы и самые непристойные
ругательства.
С трудом переводя дыхание, как после тяжелой работы,
возвратился Гаврик. Он молча пожал руку Пете, погладил Павлика по спине,
постоял возле Василия Петровича, который продолжал сидеть на ступеньках, закрыв
лицо руками.
Затем Гаврик, с сердцем плюнув, сказал:
– Ну, это мы еще побачим! – и побежал через весь сад в
степь, где и пропал из глаз так же вдруг, как появился.
Все долго молчали, понимая, что говорить, собственно, больше
не о чем. Наконец Василий Петрович с силой провел ладонями по лицу, протер
краем косоворотки пенсне и неожиданно улыбнулся беспомощной, детской улыбкой.
– Так кончился пир их бедою, – сказал он со вздохом.
Но, как ни странно, это все-таки был вздох облегчения.
Глава 50
Помощь друзей
После этого происшествия в усадьбе наступили тишина и
спокойствие. Семейство Бачей вело себя так, как будто оно только что проснулось
и еще не вполне понимает, где это все происходит – во сне или наяву. Все были
очень предупредительны, даже нежны друг с другом. Вечером пили чай и ели
простоквашу. Шутили, разговаривали. Но ни одним словом не касались своего
положения, как бы сберегая все свои душевные и физические силы для ближайшего
будущего, о котором даже страшно было подумать.
Рано разошлись спать и спали долго, с наслаждением отсыпаясь
от всех трудов и волнений и зная, что следующий день не принесет им ничего
нового.
На заре Петя почувствовал, что его кто-то тянет холодной
рукой за ногу. Он открыл глаза и увидел, что окно распахнуто, а около постели
стоит Гаврик. Как видно, солнце еще не встало, но в комнате уже было почти
светло, а в окно, откуда лился заревой холодок, виднелась смуглая зелень сада,
вишневая полоса утреннего неба и слышались сонные голоса далеких петухов.
– Вставай! – шепотом сказал Гаврик.
– А что? – так же шепотом спросил Петя, ничуть не
удивившись, так как давно уже привык к внезапным появлениям своего друга.
– Одевайся и гэть на работу! – сказал Гаврик таинственно и
весело, показывая на открытое окно головой.
С этими словами он бесшумно вскочил на подоконник и скрылся
в саду.
Петя слишком хорошо знал Гаврика: он сразу понял, что это не
баловство, а какое-то дело. Он быстро оделся и, ежась от утренней свежести,
вылез в окно.
