– По-моему, это вон та шаланда, как раз на траверзе старого
большефонтанского маяка, – сказал Петя, с особенным удовольствием произнося
слова «на траверзе».
– Не, – сказал Гаврик. – У Акима Перепелицкого шаланда
ярко-голубая, недавно покрашенная, а эта облупленная.
– Верно.
– Не верно, а так точно.
– Стой! Вот она!
– Где ты видишь?
– Напротив Золотого Берега, ближе сюда, ярко-голубая.
– Не. У нее новый кливер, а у Перепелицкого латаный.
– Когда они обещали прийти?
– Как солнце сядет, так и придут.
– Солнце уже село.
– Еще чересчур светло. Пускай трошки стемнеет.
– А может, совсем не придут?
– Шутишь, брат! Это дело партийное.
И мальчики продолжали с напряжением всматриваться в море.
А дело заключалось в том, что недавно в Одессу тайно приехал
из-за границы, из Кракова, представитель Центрального Комитета с директивами от
Ульянова-Ленина относительно выборов в Четвертую Государственную думу. Вот уже
в течение недели этот представитель делал доклады о политическом положении,
каждый день выступая на районных партийных собраниях. Сегодня его ждали на
хуторке. Для большей осторожности его должен был привезти с Ланжерона на своей
шаланде молодой рыбак Аким Перепелицкий.
Облака понемногу гасли. Море темнело. Яхты прошли мимо и
скрылись из глаз. Рыбачьих парусов стало заметно меньше. Далеко в Аркадии, на
гулянье, играл духовой оркестр, и ветер приносил оттуда звуки труб и глухие вздохи
турецкого барабана. А шаланда Акима Перепелицкого все не показывалась.
Вдруг Гаврик ее увидел:
– Вот она, вот!
Парус показался совсем не там, откуда его ждали. Шаланду
ждали со стороны Ланжерона, а она подходила со стороны Люстдорфа. Вероятно, из
предосторожности Аким Перепелицкий сначала провел ее далеко морем до самого
Люстдорфа, а уже там повернул назад, к даче Ковалевского. Теперь шаланда была
совсем близко. Ее гнал попутный ветер, и она, прыгая с волны на волну, быстро
бежала прямо к берегу.
В шаланде находились двое. Один, развалившись на корме,
держал под мышкой румпель. Это был Аким Перепелицкий, и Петя его сразу узнал.
Другой небольшой, коренастый, в старой полосатой тельняшке под брезентовой
рыбацкой курткой, босой, в штанах, засученных до колен, – сидя согнувшись
верхом на борту, проворно, сноровисто развязывал морской узел кливер-шкота. И
Петя его узнал не сразу.
Пока мальчики сбежали с обрыва, паруса уже были спущены,
руль снят и брошен на корму, киль поднят, и шаланда, по инерции царапая дном
гальку, врезалась в берег.
Как и полагалось по неписаным законам Черного моря, Петя и
Гаврик сначала помогли вытащить тяжелую шаланду на берег, а уже затем
поздоровались с гостями.
– Тю! Дядя Жуков! – совсем по-детски воскликнул Гаврик,
пожимая руку уполномоченному Центрального Комитета. – Побей меня бог, я так и
думал, что это непременно вы!
Жуков некоторое время всматривался в лицо Гаврика.
– А! – наконец сказал он. – Теперь, братишка, и я тебя
признал. Ведь это ты меня, никак, лет семь тому назад вытащил из воды против
дачи «Отрада»? Так и есть! Ишь как вырос! А дедушка-то, а?.. Хороший был
старичок, симпатичный. Ну, царство ему небесное. Помнится мне, все молился
угоднику Николаю, но, как видно, так ни до чего хорошего и не домолился… Тень
давнего воспоминания пробежала по лицу Родиона Жукова. – Тебя как звать-то? Я
уж, признаться, и забыл.
– Гаврик. Черноиваненко по фамилии.
– Черноиваненко? Стало быть, родственник Терентия
Семеновича?
– Родной брат.
– Скажи пожалуйста! То-то, я смотрю, вы оба по одной дорожке
идете.
– Дядя Жуков, а ведь я вас тоже хорошо знаю, – жалобно
сказал Петя, который не мог перенести, что все внимание уполномоченного
Центрального Комитета сосредоточилось на Гаврике. – Я вас знаю даже еще раньше,
чем он. Когда вы прятались в дилижансе, помните? А потом – на пароходе
«Тургенев»…
– Да что ты говоришь! – воскликнул весело Жуков. – Стало
быть, мы с тобой тоже старые друзья, коли не врешь!
– Святой истинный крест! – с жаром сказал Петя и
перекрестился. – Даже Гаврик может подтвердить… Гаврик, подтверди дяде Жукову,
что это я носил патроны на Александровский проспект!
– Верно, – сказал Гаврик.
– А год назад я вас в Неаполе видел. Вы еще были тогда с
Максимом Горьким. Скажете – нет?
Жуков посмотрел на Петю.
– Верно! – воскликнул он. – Теперь припоминаю. На тебе была
флотская фланелька, верно?
– Верно, дядя Жуков, – сказал Петя и гордо посмотрел на
Гаврика. Видал?
– Только вы вот что, братцы, – строго сказал Жуков. –
Забудьте, что меня кличут дядей Жуковым. Был Жуков, да весь вышел. Теперь я
Васильев. Запомните. Повторите.
– Васильев, – в один голос сказали Петя и Гаврик.
– Так и держать!.. Ну, а тебя как звать? – обратился он к
Пете.
– Петя.
– Сын того самого учителя, – пояснил Гаврик.
– Чую, – сказал Жуков, подумал и решительно прибавил: – Ну
так что ж, не стоит терять время. Пойдем, что ли… Как там народ, собрался?
– Давно уже, – ответил Гаврик.
– Дорога чистая? А то я в Кракове дал честное слово, что
буду себя соблюдать осторожно, как гимназистка.
– Нет, кругом все аккуратно, – сказал Гаврик.
Родион Жуков взял из шаланды круглую корзинку, полную
скумбрии, и поставил себе на голову, как заправский рыбак, идущий со своим
уловом по дачам.
– Богато нарыбачили! – сказал Гаврик с уважением.
– За один раз всю корзину на серебряный самодур! – засмеялся
Жуков, подмигивая Акиму Перепелицкому.
Аким Перепелицкий, молодой, красивый, с чубом на глаза, с
ленивой грацией взвалил на плечо весла, и они стали подниматься по обрыву.
