– Повесить, говоришь?! – переспросил он. – Это стало бы для меня облегчением! Вы не знаете, как тяжело жить, постоянно ожидая расплаты! Постепенно даже кара начинает казаться благодеянием – лишь бы мучительное боязливое ожидание когда-нибудь закончилось!
– Я понимаю, вы – врач от Бога! – вмешалась Маша. Что-то вроде анатомического атласа (за такое сжигали!) на столе отца Давида окончательно утвердило ее в былых подозрениях.
– От Бога? – переспросил священник, сжимая и разжимая пальцы. – А что, если от дьявола?.. Он явился по мою душу. Посланец Сатаны знал обо мне все, каждую мою мысль, каждое деяние. Он предложил мне страшный выбор. Вернее, тогда мне казалось, что тут нет выбора: на одной чаше весов лежала моя гибель и низвержение грешной души в ад, на другой – еще пять-десять, сколько удастся, лет, когда я мог бы продолжать свою работу, вести исследования, лучше узнавать болезни и пытаться найти против них лекарство… В те дни мне казалось, что выбор очевиден. И еще. Я испугался его. Разве можно находиться рядом с дьяволом и не испугаться?! И я боялся. Он искушал меня. «Оставь церковь, – говорил он, – разве в ней твоя религия? Твоя религия в познании». Я знал, что точно такие же слова говорил Сатана, искушая яблоком с Древа познания нашу праматерь Еву. И я сдался. Я сделал все, что он от меня требовал…
– Он потребовал, чтобы вы изменили слова церковной службы и, должно быть, еще осквернили церковь, чтобы он мог входить в нее, притворяясь добропорядочным христианином и не вызывая ни у кого подозрений, – договорил за отца Давида Эльвин.
Священник кивнул.
– Ну что же, – сказал он пустым, потухшим голосом. – Я вижу, вы и сами все знаете. Мы осквернили алтарь, положив под него то, что он принес мне, и я переставил слова церковной службы, думая, что никто не уличит меня… Среди моих прихожан не было тех, кто понимает латынь… Тогда мне казалось, что будет легко, но постепенно, день за днем, меня все более охватывали ужас и отчаяние. Я видел, что ступил на путь тьмы и Господь Бог в гневе отвернулся от меня, но не мог вырваться из этой чудовищной паутины. Я слаб и грешен. Несколько раз я хотел открыться во всем барону и, как благодеяние, принять мучительную смерть, но ОН всегда оказывался рядом. Один взгляд его холодных мертвых глаз пронзал насквозь и сковывал язык. Клянусь Пресвятой Девой Марией, я не мог произнести ни единого слова!..
Отец Давид сжал виски руками и стал раскачиваться из стороны в сторону, словно безумный.
– Вы предали своего хозяина, дающего вам хлеб и жилье! Вы предали своего Бога! Что же у вас осталось после этого?! – гневно спросил Эльвин.
Священник глухо застонал.
– Вы хуже ядовитого скорпиона! – продолжал парень, нахмурив брови и глядя на отца Давида с презрением. – Он кусает того, кто приблизился к нему по неосторожности, потому что это повелевает ему его природа, вы же сделали свой выбор сознательно!
Отец Давид закрыл глаза. Казалось, он ожидает удара.
Маше стало его жаль. Да, Эльвин тысячу раз прав: священник принес много зла всем обитателям замка, но видя его раздавленным и униженным, ей хотелось не карать бедолагу, а, напротив, помочь ему, спасти…
– Эльвин! – она положила руку на плечо парню. – Остановись! Зачем ты мучаешь человека, который и так казнит себя лютой казнью!.. Успокойтесь, – обратилась она уже к отцу Давиду, – главное, что вы раскаялись. Теперь все будет иначе!
Отец Давид медленно поднял на нее глаза и вдруг рухнул на пол и, уткнувшись лицом в подол ее платья, отчаянно зарыдал. Рыдания сотрясали все его тело. Маша впервые видела, как тяжело, не таясь, плачет мужчина, и не могла представить себе зрелища страшнее.
– Успокойтесь, не надо, – шептала она, присев перед ним на корточки и гладя жесткие волосы священника, словно он был маленьким ребенком. – Ну не стоит же! Теперь все будет хорошо.
И постепенно всхлипы становились все реже и реже.
– Благодарю тебя, Заступница! – произнес вдруг отец Давид, поднимая на девушку еще затуманенные от обильных слез глаза. – Я не слепой. Я сам давно видел, что в тело злобной девчонки вселилась святая. Теперь я не боюсь его и теперь я спокоен.
– Ну что вы, – Маша смутилась. – Не говорите, пожалуйста, так. Вы, стремясь к добру, совершали зло. Но теперь вы раскаялись, и все будет хорошо. Ведь правда?
Отец Давид поднялся на ноги. Его лицо было полно безнадежной решимости.
– Клянусь Спасителем, что на этот раз предстану перед бароном и расскажу ему все!
В этот миг по спине у Маши пробежал холодок. Ей показалось, будто кто-то следит за ними из темноты, но, присмотревшись, она убедилась, что церковь пуста.
– Я поговорю с сэром Вильгельмом, подготовлю его, а потом пошлю за вами, – предложила девушка.
– Я все равно не смог бы спать. Вы найдете меня здесь, в церкви, я буду молиться, – ответил священник, склоняя голову.
Уходя, девушка оглянулась.
Зажженные свечи освещали неподвижную фигуру. Человек стоял на коленях перед распятием и шептал что-то, истово отдаваясь молитве.
Его темные, с ранней проседью волосы, худые руки с выступающими суставами на пальцах, бледно-желтый, нездоровый цвет лица, тусклые глаза, напоминавшие пепелище, на котором уже отгорел свой яростный костер, – все свидетельствовало об усталости и обреченности.
В церкви было тихо, и только Пречистая Дева глядела на отца Давида скорбным всепрощающим взором.
– Ну ты точно святая! – заметил Эльвин, когда они с Машей выходили из церкви.
– Ты же видел, что отец Давид раскаялся! Тем более в смерти Берты, сэра Чарльза и… в других смертях виноват не он. Он был лишь слепым орудием аббата, – ответила Маша. – И знаешь, я уверена, он – талантливый ученый. Именно благодаря таким людям в будущем научатся бороться с самыми страшными болезнями, спасать людей, возвращая их от самого порога смерти.
– Думаешь? – скептически скривился Эльвин.
– Не думаю, а знаю, – отрезала Маша.
Дальше они шли молча по темному саду, размышляя каждый о своем.
Вампир
Зажженные свечи освещали неподвижную фигуру человека.
Погруженный в молитву, священник не услышал легких шагов за своей спиной. Или услышал, но не пожелал придать им значения, не выходя из молитвенного транса.
Рука, затянутая в черную перчатку, опустилась на его плечо. Даже сквозь толстую ткань сутаны отец Давид почувствовал нездешний холод.
– Ты предал меня! – произнес ледяной, лишенный всяких интонаций голос. – Ты предал меня, и теперь понесешь наказание.
Сильные пальцы, впившиеся в плечо, причиняли священнику боль, но он не прерывал молитвы, все быстрее и быстрее шепча обращенные к Богу слова. Он знал, что может не успеть, и теперь торопился – нет, не вымолить у Отца небесного прощение, не исповедаться в грехах, ибо Бог так же легко читает в людских сердцах, как мы в книгах, – он читал Символ веры, как давным-давно, будучи еще совсем мальчишкой, вечно голодным и не нужным никому, кроме Бога, ребенком.
