– Мама, не строй из себя цацу! Сама знаешь, бабки в
нашей жизни самое главное.
– Нет, не самое главное!
– Ладно, – махнула рукой Иришка, – пусть не
самое главное, но все-таки это очень-очень важно.
– Бесспорно.
– Ну вот, а разве лучше было бы, если бы… если бы он
жил с нами и ходил на сторону, а? По-моему, лучше по-честному. Ушел, и все.
– Если бы по-честному! А он… Лушку украл…
Глаза Наталии Павловны наполнились слезами.
– Мам, признайся, ты по Лушке больше скучаешь, чем по
нему, да?
– Не знаю… ничего не знаю. И вообще, он еще, может
быть, вернется, может, он просто устал…
– Нет, не вернется, – покачала головой Иришка.
– Почему ты так уверена?
– Мам, пообещай, что не будешь плакать!
– Что? Что случилось?
– Нет, ничего не случилось. Просто ты пообещай…
– Хорошо… обещаю. В чем дело?
– Мам, он бабник.
– Бабник? Ну и что? Да будет тебе известно, бабники
часто бывают отличными мужьями. Такой вот парадокс, – тяжело вздохнула
Наталия Павловна.
– Но он… Он был плохой муж.
– Да? С чего ты взяла?
– Я знаю, – насупилась Иришка, поняв, что
сболтнула лишнее.
– Ах, Ирка, плохой, хороший – какое это имеет значение?
Я его люблю, – тихо проговорила Наталия Павловна.
– И совершенно зря!
– Но он же твой отец!
– Никудышный отец!
– Неправда! Он хороший отец, он тебя обожает.
– Оно и видно. Даже любимую собаку стибрил. Папочка!..
Наталия Павловна внимательно посмотрела на дочь.
Действительно, в последнее время, еще до ухода Ильи, она замечала, что Ирка
как-то странно ведет себя с отцом, словно знает о нем что-то компрометирующее,
но, занятая работой и домашними делами, она думала, что дочь с отцом просто
поссорились из-за чего-то.
– Ну-ка, Иришка, скажи мне, что ты имеешь в виду? Из-за
чего я должна плакать? Ты о чем-то догадывалась раньше, да? Про его женщину? Ты
в курсе, к кому он ушел?
– Нет, мамочка, нет, клянусь, этого я не знаю! Честное
благородное слово! – горячо заверила мать Иришка.
– Но что-то ты все-таки знаешь?
– Кое-что, – потупилась девочка.
– Ну говори, не томи душу. Худшее все равно случилось
уже…
Ира внимательно смотрела на мать. Ей было ужасно ее жалко.
Сказать или нет? Скажу, решилась она через минуту, глядя в испуганные глаза.
Пусть знает, может, ей легче будет.
– Мам, я один раз видела…
– Что? Что ты видела? – воскликнула Наталия
Павловна.
– Еще летом… Помнишь, перед отпуском у нас гости были?
– Ну?
– Я была на балконе, и вдруг в комнату вошла Алиса…
– И что? – замирая от ужаса, спросила Наталия
Павловна.
– А за ней он. И он к ней… полез. А она…
– Что?
– Она ему по роже съездила, – с торжеством
проговорила Ириша. – И сказала: если ты, сучий потрох, еще подойдешь ко
мне хотя бы на пушечный выстрел, я от тебя мокрого места не оставлю… Вот!
– Фу, напугала… Я уж подумала…
– Ты могла подумать, что Алиса тебя предаст? Она не
такая!
– Конечно, не такая, но… На этом свете все бывает.
– Мама, да как ты можешь так об Алисе?
– Знаешь, говорят, пришла беда – отворяй ворота. Вот я
и испугалась. А что твой папаша, выпив рюмочку-другую, пристает к дамам, для
меня никакая не новость. Я только не ожидала, что… Что это так кончится…
И она вдруг расплакалась.
– Мама, мамуля, не надо, не надо плакать… Ну
пожалуйста, перестань. Он не стоит твоих слез.
Наталия Павловна улыбнулась:
– Звучит как в кино. «Он не стоит твоих слез»… Да,
наверное, не стоит… Но иногда так приятно поплакать, как-то легче
становится. – И она дала волю слезам. – Не мешай, Иришка, вот
выплачусь, и все… Обещаю.
Девочка на цыпочках вышла из комнаты. Ей тоже хотелось
разреветься, но должен же кто-то в семье быть сильным!
…Утром, проводив дочку в школу, Наталия Павловна замерла у
зеркала в ванной. Тридцать девять лет – не шуточки уже. Но стрижка и вправду
здорово молодит. А я еще ничего, вот только похудеть бы немного. Хотя как
похудеешь с этой работой? Сидишь целыми днями, да к тому же вечно кто-то
что-нибудь сладкое приносит, и авторы часто конфеты дарят, а я так люблю
сладкое… Нет, надо себя ограничивать. Из трех полуграций я самая толстая. Но
ничего, возьму себя в руки и с сегодняшнего дня сяду на диету. Всего-то и надо
сбросить килограммов пять, не больше, совсем тощей я стать не хочу. Мое обаяние
в некоторой полноте, мне всегда это говорили. «Ты такая уютная,
Таточка», – восхищался когда-то Илюша. Но, видно, теперь его уют уже не
устраивает… Сволочь, к Алиске приставал… Теперь я понимаю, почему она его
недолюбливает. Конечно, ей за меня обидно. Надо же, даже по морде ему дала…
Впрочем, ничего другого он и не заслуживает… «Ты такая уютная, Таточка». Да мне
это многие повторяли! Нет, к черту, к черту, к черту! Похудею и действительно
поменяю имидж. А там, может, и работу поменяю… На что, интересно знать. Уйду в
другое издательство? А там что, чаи распивать не будут? Конфеты дарить
перестанут? Нет. Значит, надо вырабатывать силу воли. Легко сказать… Но не
ставить же на себе крест в тридцать девять лет? Ни за что! Муж ушел? Ну и черт
с ним! Живет же Алиска уже десять лет совсем одна, и что? Вон она какая…
Красивая, сильная, добрая и вовсе не несчастная. А я? Почему я должна
обязательно быть несчастной из-за того, что прожила почти двадцать лет с таким?
Я привыкла быть замужем. Мне одной будет плохо. Я не могу спать одна, мне
как-то странно… Хотя одной, конечно, удобнее, можно раскинуться как угодно и
вообще… Наверное, во всем можно найти хорошую сторону.
Ее глубокую задумчивость прервал телефонный звонок.
– Алло! Сонечка, привет!
– Татка, у тебя сегодня бодрый голос. До меня дошел
слух, что ты постриглась. Надеюсь, не в монахини?
– Вот как раз размышляю над этим вопросом.
– Над каким?
– Как жить дальше? Монахиней или нет?
– Разумеется, нет! У тебя есть кто-то на
примете? – деловито осведомилась Соня.
– Пока нет.
– Это потому что ты расслабилась от замужней жизни. А
надо всегда быть в форме. Тебе не мешает похудеть.
– Я тоже так считаю.
– Кстати, имей в виду, Восьмого марта, как всегда,
соберемся у нас.
