– А от кого в телевизоре у тебя сердце бьется? –
полюбопытствовала Наталия Павловна, вываливая на сковородку замороженные грибы.
– От Чубайса, например. Вот он настоящий мужик.
– Чубайс? А что, в нем действительно что-то есть.
Только где Чубайс, а где мы… А вообще ты про Чубайса помалкивай, а то и побить
могут! Известно же – «во всем виноват Чубайс»! Ну а поближе никого нет?
– Даже и не пахнет.
– А кому же ты меня сватать собиралась?
– Ваньке.
– Кто такой? – без особого интереса спросила
Наталия Павловна.
– Сосед. Хороший мужик, овдовел не так давно. Детей
нет. Неглупый, красивый…
– А что ж ты сама им не займешься?
– У него мама. А две мамы на меня одну – это слишком. К
тому же его мать, кажется, антисемитка.
– Спасибо тебе, подруга! – рассмеяласьТата.
– Но ты же русская.
– Ну и что? Все равно терпеть не могу антисемитов! И
вообще, Сонька, ты сама, что ли, не знаешь, что все эти знакомства – чепуха,
почти никогда ничего не выходит. И не надо. Буду учиться жить одна, как Алиска.
– Так Алиска зарабатывает будь здоров, а в твоем издательстве
много не получишь.
– Это правда. Но Илья будет давать деньги.
– А квартиру разменивать он не предлагал?
– Нет.
– Тогда соглашайся на все, Татка. Может, и хорошо… А
роман закрутишь с каким-нибудь автором. Мало ли их у вас толчется.
– Нет, с автором не получится, – вздохнула Наталия
Павловна.
– Почему?
– Мы печатаем в основном таких авторов, что хочется
просто убить или отправить на конюшню, чтобы их там выпороли. Есть у нас один,
Виктор Тушилов… Не знаю, как я ему в волосенки не вцепилась.
– А в чем дело? – улыбнулась Софья Давыдовна,
поудобнее устраиваясь на кухонной табуретке. Она обожала Таткины истории об
авторах.
– Является сегодня вопросы снимать. Он их посмотрел
дома и взъярился. «Что вы мне тут три раза подчеркнули?» Я говорю: «У вас
написано „Диплом, обрамленный в рамку“. – „Ну и что?“ – „По-вашему,
„обрамленный в рамку“ – это хорошо? Почему не сказать просто „диплом в рамке“?
Дешево и сердито“. – „Вот именно, что дешево! – фыркает этот
стилист. – Но, если вы настаиваете, я, так и быть, это уберу. А тут вас
что смущает?“ – Я говорю: „У вас написано, что герою заплатили гонорар в
рейхсмарках“. – „Ну и что?“ – „Но у вас же дело происходит в наши дни“. Он
смотрит на меня как баран на новые ворота. „Сейчас, – объясняю, – нет
рейхсмарок – хотя бы потому, что нет и самого рейха“. – „Но деньги же так
называются!“ – „Нет, отвечаю, они называются просто „марки“ или, на худой
конец, „дойчмарки“. – „Вы уверены?“ – „Уверена!“ – „Вероятно, я что-то
спутал. Но надо еще уточнить“. – «Уточняйте!“ А при этом морда у него
наглая, и смотрит он на меня как на какую-то вошь, которая его, гениального,
посмела укусить.
Вероятно, Тата могла бы долго еще продолжать о господине
Тушилове, но тут на кухню явилась Иришка:
– Ой, как вкусно пахнет! Грибочки! Класс! Мам, ты опять
про своих усосков?
– Про кого? – не расслышала Софья Давыдовна.
– Она моих авторов усосками зовет, – засмеялась
Наталия Павловна.
– Ну, судя по твоим рассказам, она недалека от
истины, – заметила Софья Давыдовна, хватая со стола соленый огурчик. –
Ужас, как жрать охота.
– Сейчас, сейчас, сметанки добавлю…
– Ну, Ирина, что у тебя в школе? Как успехи? –
обратилась к девочке Софья Давыдовна.
– Тоска смертная, – пожала плечами та, – жду
не дождусь каникул.
– А на каникулах что?
– Да так… есть кое-какие идеи, – смутилась вдруг
Ириша. И поспешила переменить тему: – Давыдовна, а как моя любименькая тетя
Берта?
– Вот придешь к нам Восьмого марта, увидишь свою
любименькую.
– А что такое будет Восьмого марта?
– Женский день, забыла?
– Да, вылетело из головы, что вы всегда в этот день
тусуетесь.
– Придешь?
– Ну я еще не знаю…
– Хватит болтать, Ирина, руки помыла? Тогда
садись! – распорядилась Наталия Павловна. Она была рада, что неожиданно
явилась Соня и теперь не придется коротать вечер вдвоем с дочерью, которая явно
изнывала от жалости к ней.
Поев, Ириша спросила:
– Мам, можно я к Машке пойду, а?
– Можно. Только не очень засиживайся.
– Ладно!
И она убежала.
– Сонька, какая ты умница, что пришла… А то Иришка
из-за меня торчит вечерами дома как приклеенная. А ей это скучно.
– Я не пойму, она вроде даже не очень расстроена?
– Расстроена, еще как расстроена, но ей ведь всего
пятнадцать. Не лить же слезы с утра до вечера, правда?
– А в тридцать девять надо лить? – ласково
усмехнулась Соня.
– Но оснований-то больше… Знаешь, мне Ирка
рассказывала, что видела летом, как Илья к Алиске приставал и получил от нее по
морде. А к тебе случайно не подкатывался?
– Подкатывался. Сколько раз, – со вздохом
призналась Соня. – Но и тут обломался… Не повезло ему с подругами жены.
– Кошмар! А я-то думала…
– Ничего ты не думала! Да и он ничего не думал, а
цеплялся просто по пьяни. Ох, как же мне все надоело! – вдруг проговорила
Соня.
– Что тебе надоело? – испуганно спросила Тата.
– Все, Татка. Я влюбиться хочу! Хочу замуж! Ребенка
хочу!
– Сонька, но как же… Ты ведь всегда говорила…
– Мало ли что я говорила! Я, Татка, плакаться не люблю,
вот и выдумываю себе… И не верь ты никому, все бабы одного хотят.
– Сонечка, но ведь поздно уже.
– Что – поздно?
– Рожать.
– А мне плевать. Почему поздно? Я еще могу… наверное.
– А есть от кого? Не от Славика же… – деловито
осведомилась Тата.
– Ну производителя найти можно.
– Сонька, но тогда надо спешить.
– Поспешишь – людей насмешишь. И потом ты можешь себе
представить, что будет с мамой?
– Да ничего с ней не сделается! Обрадуется! Будет
обожать внука или внучку! Сонечка, милая, что ж ты столько лет потеряла, а?
Неужели из-за мамы? Или Славика своего ждала?
– Да я не знаю. Все казалось успею, то одно было, то
другое, а вот не успела… Ну и из-за мамы тоже… Она ведь у меня такая… Властная.
Все хочет, чтобы по ее было.
