Султан Валад
Декабрь 1245 года, Конья
Возможно, кому-то и доставляет удовольствие сплетничать, но только не мне. Почему люди насмешничают, обсуждая то, о чем, в сущности, понятия не имеют? Они даже не представляют, насколько глубока связь между отцом и Шамсом. Очевидно, им не приходилось читать Кур’ан. Потому что если бы они его читали, то знали бы похожие примеры духовной близости. Например, история Мусы и Кхидра.
Об этом рассказывает ясная и простая сура Пещера. Муса был великим человеком, которому предстояло стать пророком. Также он был военачальником и законодателем. Однако в некий период своей жизни он стал очень нуждаться в духовном товарище, чтобы открыть свой третий глаз. И этим товарищем стал не кто иной, как Кхидр, Утешитель Несчастных и Отверженных.
Кхидр сказал Мусе:
— Всю жизнь я странствую по свету. Господь предназначил мне ходить повсюду и делать то, что я должен делать. Ты говоришь, что хочешь пойти со мной, но если ты пойдешь со мной, то не должен ни о чем меня спрашивать. Вытерпишь ли ты это? Сможешь ли полностью довериться мне?
— Смогу, — ответил Муса. — Позволь мне пойти с тобой. Обещаю, что не задам тебе ни одного вопроса.
Итак, они отправились в путь, по дороге останавливаясь в разных городах. Муса ни о чем не спрашивал, однако он не мог сдержаться, когда Кхидр бессмысленно убил совсем юного мальчика и потопил лодку.
— Зачем ты совершил этот ужасный поступок? — в ужасе спросил Муса.
— А ты помнишь о своем обещании? — ответил ему вопросом на вопрос Кхидр. — Разве не предупреждал я тебя, чтобы ты не задавал мне вопросов?
Не один раз Муса просил прощения, обещая больше ни о чем не спрашивать, и всякий раз нарушал свое обещание. В конце концов Кхидр рассказал Мусе, какие причины стоят за всеми его поступками. Не сразу, но все же Муса понял: то, что поначалу кажется злом, оборачивается благодеянием, а то, что люди принимают за благо, может со временем обернуться злом. Недолгое общение с Кхидром стало самым полезным опытом за всю его жизнь.
Как в этой притче, так и в жизни бывает дружба, непонятная недальновидным окружающим, но помогающая людям обрести мудрость и проницательность. Вот так я воспринимаю присутствие Шамса в жизни отца.
Однако я знаю, что другие люди смотрят на это иначе, и мне горько от этого. К сожалению, Шамс ничего не делает, чтобы понравиться людям. Сидя у ворот медресе, он самым бесцеремонным образом останавливает и допрашивает людей, которые приходят туда, желая поговорить с отцом.
— Зачем тебе видеть великого Мавлану? — задает он вопрос. — Что ты принес ему в дар?
Не зная, как правильно ответить, люди путаются, мямлят что-то несуразное и даже просят прощения. И Шамс прогоняет их.
Некоторые возвращаются через несколько дней с подарками, несут сушеные фрукты, серебряные монеты, шелковые ковры, молочных ягнят. Но, глядя на все это добро, Шамс сердится еще сильнее. Его черные глаза горят, лицо багровеет, и он опять прогоняет посетителей.
Однажды один из пришедших до того расстроился, что крикнул Шамсу:
— По какому праву ты сторожишь дверь Мавланы? По какому праву ты у всех спрашиваешь, что они принесли ему? А что ты сам принес ему?
— Я принес себя, — ответил Шамс достаточно громко, чтобы все услышали. — Я пожертвовал ему свою голову.
Мужчина поплелся прочь, что-то бормоча себе под нос и выглядя скорее смущенным, нежели разгневанным.
В тот же день я спросил у Шамса, не огорчает ли его то, что никто не понимает его. Я дал ему знать, как много врагов он успел нажить в нашем городе.
Шамс посмотрел на меня пустым взглядом, как будто смысл моих слов остался для него недоступен.
— У меня нет врагов. — Он пожал плечами. — Те, кто любят Бога, могут иметь критиков, даже соперников, но никак не врагов.
— Но ты ссоришься с людьми, — стоял я на своем.
Шамс рассердился.
— Я не ссорюсь с людьми, — сказал он. — Я ссорюсь с их эго. А это совсем другое дело.
И он тихо добавил:
— Одно из сорока правил гласит: «Наш мир подобен горе, которая эхом отражает твой голос. Что бы ты ни сказал хорошего или плохого, все так или иначе возвращается к тебе. Поэтому если у некоего человека злые мысли по отношению к тебе и ты тоже будешь говорить о нем плохо, то сделаешь еще хуже. Ты замкнешься в порочном круге злой энергии. Вместо этого в течение сорока дней и ночей говори и думай об этом человеке только хорошее. По окончании сорока дней все изменится, потому что ты сам изменишься внутри».
— Но люди говорят много плохого о тебе. Они даже говорят, что, когда двое мужчин так любят друг друга, между ними порочная связь, — проговорил я под конец едва слышно.
Шамс положил руку мне на плечо и улыбнулся своей обычной умиротворяющей улыбкой. А потом рассказал мне историю.
— Два человека ехали из одного города в другой и оказались на берегу реки, которая высоко поднялась из-за дождей. Едва они собрались пересечь поток, как заметили молодую прекрасную женщину, которая была совсем одна, и некому было ей помочь. Один немедленно подошел к ней. Он поднял ее и перенес на другой берег. Опустив ее на землю, он попрощался с ней, и они отправились дальше.
Остаток пути его приятель был необычайно молчалив и не отвечал на вопросы. Прошло несколько часов. Наконец не в силах больше молчать, он сказал: «Зачем ты коснулся этой женщины? Она могла совратить тебя! Мужчины и женщины не должны соприкасаться!»
Тогда первый мужчина так ответил второму: «Мой друг, я перенес женщину через реку и оставил ее на берегу. Это ты несешь ее до сих пор!»
— Некоторые люди похожи на этого второго путника, — сказал Шамс. — Они несут на своих плечах собственные страхи и предубеждения и погибают под их тяжестью. Если ты услышишь, что кто-то неправильно понимает крепкую связь между твоим отцом и мной, скажи, что это не его ума дело!
Элла
15 июня 2008 года, Нортгемптон
Безмерно дорогая Элла!
Ты спросила, как я стал суфием. Так вот, это произошло не в один день.
Родился я в семье Крэга Ричардсона в Кинлохберви, прибрежной шотландской деревушке. Думая о прошлом, я вспоминаю рыбацкие лодки, тяжелые сети с рыбой и морские водоросли на берегу, похожие на зеленых змей; птиц, суетящихся в поисках червей, и повсюду острый, соленый запах моря. Этот запах вместе с запахом гор и озер, а также скучное однообразие жизни в послевоенной Европе — вот фон, на котором прошло мое детство.
Пока мир, спотыкаясь, входил в шестидесятые годы и становился ареной студенческих демонстраций и революций, я был от всего этого отрезан в своем мирном зеленом убежище. Отец держал магазинчик букинистических книг, а мама выращивала овец с высококачественной шерстью. Еще ребенком я ощутил это одиночество пастушки и погруженность в себя торговца книгами. Очень часто я забирался на старое дерево и смотрел вокруг в твердом убеждении, что проведу так всю жизнь. Время от времени у меня сжималось сердце от страсти к путешествиям, но я любил Кинлохберви и был счастлив предсказуемостью моего будущего. Откуда мне было знать, что у Бога на меня совсем другие планы?
