– А ты, Вавка, совсем не изменилась, даже вроде и не
постарела!
– Скажешь тоже!
Тут явились из кухни Котя и Даня с Любой, потом подоспели
Лиза и Паша, разговор стал общим, громким, сумбурным и веселым.
– Любашка, а где твой Шац?
– Скоро явится, за гитарой поехал.
– Он поет?
– Ой, не надо!
– А что, плохо?
– Сама услышишь!
Затем пришла еще одна очень славная семья, две сестры и муж
одной из них. Они тоже учились с моими ребятами в ульпане. Стас громко кричал:
– Ну, кого ждем? Вы хотите, чтобы я с голоду подох? Или
дайте заморить червячка, или я разорю ваш роскошный стол.
Как приятно, как весело и мило, вот если бы не пришли
Генриетта и Марат, все было бы просто чудесно.
– Даня, а где Генриетта Борисовна?
– Вы же знаете маму, она всегда приходит последней. Кстати,
Кира Кирилловна, мама теперь называет себя только Еттой и не признает отчества.
– Старается отряхнуть прах? – не удержалась я.
– Вот именно. Звонят! Вы откроете, или лучше мне?
– Иди открывай!
Явилась еще одна молодая пара, друзья Дани и Дашки.
Но где же Марат? Неужели не придет? А может, он хочет
обратить на себя всеобщее внимание? Но это уж что-то из репертуара дорогой
Етты. Чего я так волнуюсь? Надо взять себя в руки. Опять звонок. Сердце падает,
теперь-то уж точно он. Я кидаюсь к двери, распахиваю ее и… на пороге стоит, по
всей видимости, Любкин Шац, с гитарой и зеленым пластмассовым ведром, из
которого торчит коробка конфет.
– Вы Кира? Очень рад, а я Боря, но обычно все зовут
меня по фамилии – Шац! Будем знакомы!
– Очень рада, Боря!
У него хорошая улыбка, приятное доброе лицо, но при этом
есть в нем что-то чуть-чуть нелепое.
– Заходите, заходите, Боря!
Он вытаскивает из ведра конфеты и вручает мне.
– Это вам! А ведро Даше, она сказала, что у нее плохое!
– Спасибо, очень кстати, ведро действительно никуда не
годное! Дарья, иди сюда!
Ко мне подошел Котя и отвел меня на галерею.
– Давай постоим тут немного, а то там такой гвалт!
Кузя, ты чего такая напряженная? Из-за Марата?
– Ну конечно! Понимаешь, Дашка мне объявила, она,
дескать, просто уверена, что он ее отец. А я сдуру призналась, не могла больше
скрывать, но взяла с нее слово, что она сегодня не покажет виду. И все равно я
волнуюсь, а вдруг он сбежал, испугался, каково ей будет?
– Кузя, ты уж не столько его, сколько себя
компрометируешь такими подозрениями – любовь, она, конечно, зла, но чтобы уж
такой козел…
Снова звонят.
Котя берет меня за руку.
– Не дергайся, найдется кому открыть. Ты сегодня такая
красавица, – страстно шепчет он и целует меня в шею – понимает, что нельзя
портить макияж!
– О, Марат Ильич! Здравствуйте, заходите, прошу
вас! – слышу я любезное Дашкино щебетанье. Надо пойти ей на помощь,
наверняка ей сейчас тоже трудно, моей девочке.
– Мама, иди сюда, Марат Ильич пришел!
Я расправляю плечи и с милой улыбкой иду к дверям.
Марат слегка растерян. Но выглядит отлично – на нем почти
белый пиджак и темно-синяя рубашка без галстука. В руках он держит гигантскую
круглую коробку, больше всего напоминающую старинную шляпную картонку. «Уж не
шляпу ли он принес в подарок?» – мелькает у меня дурацкая мысль.
– Кира, это тебе!
– Боже, что это, шляпа?
– Нет, почему шляпа, это торт! Вместо цветов! Вот это
тоже тебе, а это Даше.
Даше он подарил тоненькую золотую цепочку с крохотной буквой
Д, а мне довольно красивый шелковый платок с видами Иерусалима. Подарок с
намеком!
– Дашенька, торт лучше поставить в холодильник, а то,
боюсь, он может растаять!
– Это что, мороженое? – ужаснулась я.
– Да, я заказал у Семена, – гордо заявил он. —
Семен шлет тебе привет.
– Спасибо ему!
Дашка подхватила торт и унеслась с ним на кухню.
– Кира, дорогая, позволь тебя поздравить… Как же ты
сегодня хороша… совсем как тогда…
– Когда?
– Когда мы встретились на углу, у магазина, после
разлуки. Нет, пожалуй, ты сейчас даже еще красивее, в тебе появилось что-то
новое, и потом, ты так элегантна…
– Онегин, я тогда моложе и лучше, кажется, была…
– Я и в самом деле чувствую себя как отвергнутый
Онегин.
– Марат, к чему тут литературные реминисценции, я
просто хотела сказать, что в молодости, как ни крути, женщины все равно лучше…
– Нет, ты сейчас так красива, что комок в горле…
– Ну, это не от моей красоты, а от некоторой
неловкости, которую ты, вероятно, испытываешь? Расслабься и успокойся, никто
тебя тут не съест. Вот, друзья, позвольте вам представить моего очень давнего
знакомого Марата Ильича Русакова. Мы с ним двадцать лет не виделись и случайно
столкнулись в Иерусалиме. Прошу любить и жаловать!
– И я тоже должен его любить? – поинтересовался
Котя, подходя ко мне вплотную. – А меня ты не хочешь представить публике?
– Да ты уже со всеми перезнакомился…
– Ах так, тогда я сам представлюсь. Господа! Господа,
прошу минутку внимания!
Но тут опять раздался звонок. Слава Богу, а то он наверняка
заявил бы, что я его невеста или что-то в этом роде. Сейчас это было бы не
слишком уместно.
– О Кира, сколько лет, сколько зим!
Любимая сватья явилась. И впрямь, как всегда, последняя.
– Добрый день, Генриетта, – нарочно сказала я, и
мы с нею смерили друг друга не слишком нежными взглядами – точь-в-точь две
кобры.
– Кирочка, но мы же теперь родственницы, а в этом
качестве еще не виделись! Давайте поцелуемся!
– Давайте, – с омерзением согласилась я, – но
только по-русски мы не родственницы, а свойственницы.
– Ах, я уже забываю русский!
Русский она, видите ли, забывает, а на иврите – мне Дашка
говорила – ни в зуб ногой. Значит, есть надежда, что вскоре она будет просто
мычать.
– Кира, а вы отлично выглядите! И какой туалет! Это вы,
конечно, уже здесь купили?
– Да нет, привезла из Москвы!
– Быть не может!
– Ну почему же? В Москве сейчас магазины со всего
света, – хорохорилась я в патриотическом запале.
