Мы с Любкой очумело уставились на эту красоту, переглянулись
и покатились со смеху. Мы были близки к истерике, мы выли, стонали, держались
за животы и чуть не падали с ног.
– Кирка, – рыдала Любка, – какой болван это
принес?
– Марат, – еле выговорила я.
В кухню влетела Дашка.
– Что это с вами, тетки? Чего вы ржете?
Любка только тыкала пальцем в торт и хрипло завывала.
Дашка глянула, свела брови, словно что-то припоминая, и рухнула
на стул.
– Мама, это он принес? Да? – сквозь смех
проговорила она.
– Да!
– Мама, но он же не нарочно!
Тут на кухню заглянул Котя, увидел надпись на торте и сквозь
зубы произнес:
– Одно слово – козел!
Дашка хотела было обидеться за новоявленного папочку, но
чувство юмора взяло верх, она икнула и залилась хохотом.
– Вот что, девочки, смех смехом, а подавать на стол это
нельзя, – заявил разумный Котя. – Во-первых, его же все осмеют, хотя
понятно, что намерения были самые благие и даже лестные для Кузи. Не
волнуйтесь, я сейчас вмиг уберу это архитектурное излишество.
В самом деле, он ловко срезал кружок с надписью,
образовавшуюся плоскость взрыхлил ложкой и спросил:
– Шоколад есть?
– Есть.
– Давай сюда. И еще крупную терку.
– Поняла!
Через минуту торт имел вполне приличный вид.
– Теперь можно и подавать!
Котя торжественно внес торт в столовую. Марат сидел с
довольным видом. Бедолага! Котя осторожно поставил торт на стол, как бы
приглашая присутствующих полюбоваться им. Торт и в самом деле был удивительно
красив. И вдруг у Марата удивленно поднялись брови.
– Налетайте! – сказал Котя.
Лиза принялась раскладывать мороженое по вазочкам, и вскоре
все уже наслаждались мороженым Семена. Все, кроме меня. Я была им сыта до
гробовой доски. Когда за столом воцарилась благоговейная тишина, Котя вдруг
довольно бесцеремонно взял гитару из рук Шаца и пропел:
Когда она на сцене пела,
Париж в восторге был от ней!
Она соперниц не имела,
Подайте ж милостыню ей!
Подайте ж милостыню ей!
Кровь бросилась в лицо Марата. Он в ужасе взглянул на меня,
а я улыбнулась и пожала плечами – мол, ничего, с кем не бывает. Котя, молодец,
спел один этот куплет, а потом сказал:
– Нет, это сейчас неуместно, лучше я вот что вам спою:
Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли,
Сердцу памятный напев,
Милый друг мой, ты ли?
Старый друг мой, узнаю,
Ход твой в ре-миноре
И мелодию твою
В частом переборе…
Так хорошо, так прелестно он это пел, что все заслушались, а
потом разразились аплодисментами.
История с тортом была забыта.
После мороженого начались танцы. Я танцевала с Котей.
Танцевать с ним было необычайно легко, он вел так умело и властно, что
оставалось только подчиняться.
– А ты вальс умеешь танцевать? – спросил он вдруг.
– Умею, а что?
– А то, что нынешняя молодежь не умеет!
– С чего ты взял?
– А вот давай проверим. Дамы и юные девы! – сказал
он, когда музыка смолкла. – Минутку внимания, кто из вас умеет танцевать
вальс?
Котя оказался прав – из женщин вальс умели танцевать только
Любка, Вавочка и Етта, которой Котя уже дал кличку Ета Дура. А из мужчин –
Котя, Марат и Стас.
– Ну, молодежь, хотите посмотреть, как танцуют самый
романтический танец? – вопил Стас. – Люба, позвольте вас пригласить.
– Куда ж приглашать, еще музыки нет, – удивилась
Люба.
– Музыка будет, этот Константин надежный мужик.
– Какой Константин?
– Ну, этот, Котя!
– Он не Константин, а Викентий.
– Вот уж никогда бы не подумал!
Котя тем временем перебирал пластинки.
– О, вот то, что надо! – воскликнул он. – Не
слишком быстро, в самый раз для старшего поколения!
Но пока он ставил пластинку, ко мне поспешно подошел Марат и
пригласил на вальс.
Коте ничего другого не осталось, как пригласить Вавочку.
Етте танцевать уже было не с кем.
Марат тоже хорошо танцевал, а главное, в вальсе он все же не
мог прижать меня к себе так, как ему хотелось бы, да что кривить душой, и мне
тоже.
– Знаешь, Кира, мы с Дашенькой уже объяснились. Она
сама ко мне обратилась так прямо и спросила: вы мой отец? Что же мне оставалось
делать?
«С берез не слышен, не весом слетает желтый лист…» – пела
пластинка.
– Я не знаю, я вообще уже ничего не знаю, –
отвечала я. – Для меня нет никого важнее Дашки. Если ты ей нужен, ради
бога, я мешать не стану. В конце концов, биологически ты ее отец.
– Тебе не кажется, что это разговор не для вальса?
– Кажется.
– Выйдем на балкон…
На балконе никого не было.
– Марат, дай-ка мне сигаретку!
– Но ты же не куришь!
– Иногда, в особых случаях… Спасибо!
– Так о чем мы говорили? Ах да, о том, что я
биологический отец…
– Ну я не знаю, может, это как-то иначе называется, но
в самом-то деле разве ты отец?
– Кира, милая, я ведь ничего не знал! Мне и в голову не
приходило!
– Опять двадцать пять! А если бы и знал? Да ты бы умер
со страху! Это хорошо сейчас, в наше вольное время, говорить… Теперь все можно!
Даже тебя, такого засекреченного, пустили в страну израильской военщины…
Теперь, конечно, даже приятно узнать, что у тебя тут двадцатилетняя дочка, да
еще такая красотка… и ей от тебя ровным счетом ничего не нужно… взрослая,
замужняя… Вдобавок ты здесь один и это вряд ли выплывет наружу в Москве, если
уж за двадцать лет не выплыло. А тогда… Воображаю! Да ты бы…
– Почем ты знаешь, как я повел бы себя тогда! –
возмутился Марат.
– На собственном горьком опыте убедилась. Если ты
просто влюбленной женщины испугался, то уж о ребенке и говорить нечего.
На балконе было темно, глаз его я не видела, и все мои обиды
вновь взыграли.
– Знаешь, Марат, наверное, я никогда не смогу
окончательно тебя простить, не из-за Дашки, нет, Дашка – это мое счастье, и
поверь, за эти двадцать лет в нашей жизни было куда больше хорошего, чем
плохого, а если и бывало худо, всегда было кому прийти на помощь. Что-что, а
друзей выбирать я умею, вот только с любовью маху дала… А за Дашку я даже
благодарна тебе…
