– А ты мне не даешь слова вставить.
– Вставляй, если можешь. Или, скажешь, Любка врет?
Интересно, как я буду ей что-то объяснять в присутствии всей
компании? К счастью, шнур у телефона был достаточно длинный, и я ушла с ним к
себе.
– Ты чего там затихла?
– Я перешла в другую комнату, теперь могу говорить.
– Давай говори!
– Аленька, я так счастлива!
– Господи, Кирюшка, но ведь это плохо кончится!
– Нет, это просто кончится, ни хорошо ни плохо,
кончится, и все. Через неделю он уедет – и баста! Ты не представляешь, какой дивный
день я прожила сегодня, и не хочу, не могу ни о чем думать, я люблю его, и он
меня любит…
– Ясный перец! (Алевтина обожает молодежный жаргон.)
Любовь до гроба, дураки оба! Он, конечно, уже тебе с три короба наплел –
разведется, женится, удочерит Дарью?
– Вообще-то да.
– И ты, коровища, поверила?
– А вот ничуточки.
– Тогда в чем дело?
– В любви.
– Опять двадцать пять. А что с этим Котей?
– С Котей? А что с Котей? Я его люблю.
– Час от часу не легче!
– Пойми, Аля, Котя – это еще будущая любовь, там все
неизвестно. А Марат – прошлая, тут, наоборот, все известно, и от этого, может,
еще слаще. Я не могу, я схожу с ума, я умираю от одного его прикосновения.
– И все-таки собираешься с ним расстаться?
– Да, я за эту неделю проживу все, что не прожила
тогда, а он все равно неизбежно слиняет. И мне от этой уверенности даже легче.
– Что-то ты парадоксами заговорила. Делай, конечно, как
знаешь, только смотри потом не рви на себе волосенки.
– Я и делаю это, чтобы потом не рвать на себе
волосенки. Алька, подумай, встретить человека, о котором столько лет мечтала, и
отказаться от такого счастья? Разве я могу?
– Ну, подруга, ты просто бредишь, говорить с тобой
бесполезно, и зря тратить деньги родной организации я не намерена. Резюмирую –
все не так уж плохо. У тебя буйное помешательство, а это как раз излечимо! Ну,
пока, да, кстати, ты когда прилетаешь?
– В ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое.
– Тебя встречать?
– Не надо, меня Марат встретит.
– Ах вот как, интересное кино! Пока, подруга, целую.
– Пока!
Так, подруги подняли международный переполох. Я вышла в
столовую. Они все еще играли, а Даня в спальне терзал виолончель.
– Ну раз вы меня бросили, – сказала я, –
схожу-ка я к Любе.
Они были так заняты игрой, что не обратили внимания на мои
слова, только Марат вскинул на меня удивленные глаза, но ничего не сказал. Я
позвонила Любе. Ее не оказалось дома. Так, чем же заняться? Я взяла альбом и
попыталась нарисовать жанровую картинку – игра в преферанс. С этим я справилась
довольно быстро. А теперь хорошо бы набросать портрет Марата, но, едва я
взялась за него, они кончили играть.
– Все, хватит, – решительно сказал Марат.
– Да, уж если мама вечером взялась за альбом, значит,
она не знает, куда себя девать, и ничего хорошего все равно не нарисует, –
со знанием дела сказала Дашка. – Прости, мамуля, но я так давно не играла!
А сейчас давайте пить чай!
Мы долго чаевничали, болтали, было очень уютно и мило.
– Мам, а чего Аля опять звонила?
– Да ничего особенного, спрашивает, можно ли давать
Жукентию сырую рыбу.
– А кто такой Жукентий? – заинтересовался Марат.
– Это мой кот, я ужасно по нему скучаю, даже руки
тоскуют, так хочется его тиснуть.
– Он у тебя пушистый?
– Слегка. Он черно-белый, не очень крупный, а душа…
Дашка рассмеялась:
– Мама так его обожает, что я даже иногда ревную. А
душа у него и правда удивительная – когда мы с мамой, бывало, ругались, он
начинал метаться между нами, мяукать, как будто говорил: «Перестаньте
ссориться!» – и это было так смешно, что мы сразу мирились. Если мама иногда
плакала, он ей слезы слизывал, а когда она чихала, он бежал из любого конца
квартиры с громким мявом, словно говорил: «Будь здорова!» Я могла чихать до
второго пришествия – ноль внимания, а мама тихонько чихнет – и он уже мчится к
ней. Мама его во дворе нашла, принесла домой, он был маленький и весь в блохах.
Она его положила на письменный стол и стала выбирать у него блох, тогда еще
никаких этих средств не было. Так потом он бегал за ней и показывал, где у него
блоха.
– Это как же? – удивилась Вавочка.
– Он бежит за ней и кричит, старается привлечь
внимание. Мама спрашивает: «Жукочка, что такое?» А он ложится, например, на
спинку, лапку переднюю поднимает, а под мышкой у него блоха сидит.
– Кирка, так и живешь с блохастым котом? –
брезгливо спросил Стас.
– Да нет, это у маленьких легко блохи заводятся, а
потом он подрос, стал чистый, красивый.
– Ты его часто моешь? – спросил Марат.
– А зачем его мыть? Он сам моется, он чистюля, мой
Жукентий, родненький, как я по нему соскучилась!
– А что за имя такое странное – Жукентий?
– Сначала я хотела назвать его Марлоном, в честь
Марлона Брандо, но как-то на Брандо он не тянул, тогда я назвала его Любимом,
кот Любим, разве плохо? Но не прижилось. Дашка стала звать его Зулей, а от Зули
уже пошли всякие ласкательные – Зука, Жука, и Жука пристало к нему. А уж
Жукентий – это его полное имя. Жукентий Мурашов.
– Кирочка, а ведь когда мы с тобой познакомились, у
тебя тоже был кот, и, кажется, тоже черно-белый?
– Да, Чоня.
– Это что же, в честь частей особого назначения? –
осведомился Стас.
– Отнюдь, это от Чебурашки. Ну, тот был безумный
весельчак. Жука у меня кот лирический, а Чоня был буйный. Все бил, колошматил,
лазил по всем пальто на вешалке, прыгал сверху на гостей и вообще вытворял черт-те
что. Помню, стою я как-то на кухне, посуду мою и вдруг слышу страшный грохот.
Смотрю, это Чоня с буфета «Спидолу» сбросил, я кинулась ее поднимать, и тут мне
в голову полетела какая-то миска. Это все он, Чоня!
– Ну, мамуля, завелась! Знаешь, папа, мама про кошек
может целый вечер рассказывать.
– Я ее понимаю. У меня у самого был когда-то кот, с
которым я играл в футбол. Я бросал ему теннисный мячик, а он, как вратарь, его
ловил.
– Кстати, Дарья, почему это ты живешь без кошки? –
спросила я.
– Данька не хочет, говорит, что лучше уж взять собаку и
что с него вполне хватает Любиного Шмулика.
