– Но он говорит, что никогда не любил жену.
– Ну и что? Он прожил с ней сорок лет, да и вообрази,
какой поднимется скандал – а его жена, насколько я знаю, дама в высшей степени
скандальная, – он может просто не выдержать этого. Ну да бог с ним.
Кстати, Даша, а что с коврами, ты уже раздумала учиться?
Дашка залилась краской:
– Нет, что ты, но просто мне как-то неудобно в этой
ситуации.
– В какой?
– Ну, когда ты с папой…
– Глупости какие! У тебя хорошие руки, ты отлично
вяжешь, у тебя есть вкус, вполне могла бы освоить это дело. Впрочем, тебе самой
решать, но уж как минимум позвонить Вере ты обязана. Она к тому же очень
интересный человек, эта Вера. А папа твой тут абсолютно ни при чем. Так же, как
и я. Это дело только твое и ее.
– Ой, мама, ты у меня камень с души сняла! Я только
очень тебя прошу, давай сейчас ей позвоним! Сперва ты поговори, а потом уж я…
– Ох, Дарья, взрослая дама, берешься решать судьбы
родителей, а позвонить сама не можешь! Да ладно, позвоню, заодно узнаю, как там
дела у Коти. Он что-то пропал…
– Мамочка, милая, прости ради бога, он вчера вечером
звонил, но вас не было, вы поздно пришли, и я забыла. Ну, мамуля, не сверкай на
меня глазами, я признаю свою вину. У него все более или менее нормально.
– Ты же знаешь, как я ненавижу необязательность! Ну
ладно, прощаю!
Я набрала номер Веры. Она почти сразу сняла трубку.
– Кира! А я уж решила, что ты обо мне забыла!
– Верочка, я просто закрутилась. Как там дела в Москве?
Меня вчера не было, когда Котя звонил.
– Да там, насколько я понимаю, было больше перепугу. То
есть Федор, конечно, пострадал, у него двойной перелом ноги, но жизни ничто не
угрожает, вполне могли бы обойтись и без Коти, просто Наденька, видно, очень
растерялась.
– Вера, вот тут дочка моя, дуреха, стесняется сама вам
звонить, так что передаю ей трубку. А впрочем, знаете что, я, пожалуй, тоже с ней
к вам приеду, можно?
– Кира, что за вопрос!
– Тогда, может, сразу договоримся на понедельник?
Раньше у нас не получится, а в понедельник Даша кончает работу в четыре и мы
вместе к вам нагрянем.
– Чудесно, буду ждать, испеку пирог, только не обманите
старуху!
Почему я назначила эту поездку на понедельник? Чтобы не было
времени тосковать по Марату? А разве я собираюсь по нему тосковать? Я ведь
стала такая умная, рассудительная – и опять буду тосковать по Марату, как
втайне тосковала двадцать лет? Как это скучно… Надо бы позвонить Коте, подумала
я, и тут же подошла к телефону. Но его не оказалось дома, и к лучшему, мне
трудно было бы сейчас говорить с ним.
В четверг в середине дня Марат куда-то исчез, вероятно ездил
заказывать столик на вечер.
Дашка, прибежав с работы, затараторила:
– Мамуля, как ты думаешь, в чем мне пойти – в розовом
платье или в костюме?
– Разумеется, в розовом платье, папа тебе его
специально купил, и он обидится, если ты наденешь что-нибудь другое.
– Но ведь костюм тоже папа мне купил!
– Детка, по-моему, этот костюм скорее для другого
случая, а тут день рождения, платье как-то уместнее.
– Ты считаешь?
– Да.
Дети были званы к семи часам, Марат должен был отвезти их, а
потом заехать за мной.
И вот мы уже входим в дорогой загородный ресторан на берегу
моря. Нас проводят к столику на двоих, стоящему на открытой террасе у
балюстрады. Вечер теплый, на столике цветы и свечи в стеклянных колпаках.
Народу немного, все в высшей степени шикарно. Впрочем, и я в своем зеленом
платье чувствую себя почти королевой.
Когда мы сели, я рассмеялась.
– Чему ты смеешься?
– Знаешь, у нас с тобой все происходит, как в плохом
романе. Та давняя встреча на балу, потом Иерусалим, дочь, о которой ты не знал,
и вот теперь прощальный ужин в шикарном ресторане. Я такое разве что в кино
видела.
– Это потому, что ты обозначила только вехи, а то, что
между ними, – проза, серые, скучные будни. Я говорю о себе, у тебя жизнь
совсем другая, вы, люди искусства…
– Марат, ради Бога…
– Я знаю только одно и только об одном могу сейчас
думать – как мы будем жить вместе. Я прекрасно представляю себе, что поднимется
дома, когда я скажу обо всем, и вполне понимаю, что не выйду из этого боя
невредимым, но цель того стоит. Пусть даже этот бой сократит мои дни, но,
ей-богу, лучше прожить два-три года с тобой, чем влачить убогое существование
еще лет десять. И я не желаю ничего слушать о прощальном ужине, он вовсе не
прощальный, будем считать этот ужин нашей помолвкой!
Здрасьте, я ваша тетя! Вторая помолвка за неделю – круто,
Кира Кирилловна!
– Марат, что ты несешь, какая помолвка!
– Ну позволь мне помечтать, как мы будем жить с тобою.
Хочешь, уедем жить за границу. Моих денег вполне хватит, чтобы купить скромный
домик или квартиру где-нибудь, где ты захочешь, и спокойно прожить несколько
лет. Давай я все брошу к чертям, мы уедем и будем жить друг для друга. Твоя
работа ведь не требует постоянного присутствия в Москве. Будем жить где-нибудь
у моря, вдвоем, ездить к Дашеньке, разведем кошек, ты будешь рисовать и
заниматься домом, а я садом, обожаю возиться в саду. Подумай, это может быть
райская жизнь…
Он говорил так страстно, так убедительно, глядя мне в глаза,
что я совершенно ошалела.
– А первое апреля будем праздновать или у нас, или в
Тель-Авиве, но непременно вчетвером!
Мы пошли танцевать, и Марат, крепко прижимая меня к себе,
продолжал нашептывать мне весь этот сладостный бред.
Мы вернулись за столик, нам подали что-то неимоверно
изысканное из лангустов или чего-то в этом роде. Марат продолжал расписывать
прелести нашей будущей жизни, и я вдруг поддалась магии его голоса, этой ночи,
этого ужина, этого платья… Чем черт не шутит! Разве могла я, собираясь в
Израиль, даже отдаленно предположить, что в моей жизни может случиться такой
вечер, и с кем, с Маратом!
– Ты согласна, скажи, скажи мне, да? Да?
– Ну, если все так… то…
– Значит, ты согласна! Давай же выпьем за это, любовь
моя!
И мы пили, ели, танцевали, говорили о будущем, решали, где
будем жить, и я уже видела наш маленький дом на берегу моря, видела, как я стою
у плиты, готовя для любимого мужа что-то очень вкусное, а он в толстом синем
свитере возится в саду, потом мы вдвоем обедаем, потом едем на машине за чем-то
в ближайший городок… Марат пил мало, а я все пила какое-то божественное белое
вино и хмелела не только от него, но и от ощущения собственной красоты и
неотразимости под взглядом этих любящих синих глаз.
