– Марат, любимый, неужели все это наяву…
– Да, моя девочка, судьбе было угодно…
– Суженого конем не объедешь, да?
– Да, да, еще не поздно, еще все будет…
Наконец, совершенно счастливые, мы стали спускаться по
ступенькам ресторана и… Проклятый каблук за что-то зацепился и с громким
треском сломался пополам. Хорошо еще, Марат крепко держал меня, а то бы я
свалилась. Я мигом протрезвела. Конечно, это судьба опять предупреждает меня.
Счастье еще, что каблук, могла бы и ногу сломать, уж так я занеслась… Марат
присел на корточки, чтобы расстегнуть ремень на босоножке, а я посмотрела вниз,
на его, как раньше писали, апоплексический загривок, на поредевшие волосы,
вспомнила, сколько ему лет, и с той же живостью, с какой только что видела
семейную идиллию у моря, увидела его таким, каким он может мне достаться после
всех битв, то есть попросту руиной. Я конечно же со всей страстью примусь за
реставрацию, но увы, увы, увы… Вот такие не слишком веселые и не слишком
благородные мысли посетили меня, покуда мой герой расстегивал босоножки.
Поделом тебе, Кира, нечего носить каблуки, которые тебе уже не по возрасту.
Один раз, с Котей, сошло, а второй раз, с Маратом, нет. Упоенное настроение
улетучилось полностью, осталась только противная мысль: как дойти до машины – и
ногам больно, и колготки жалко.
– Постой тут, я сейчас! – сказал Марат и бросился
на стоянку. Вскоре он вернулся с парой толстых резиновых шлепанцев, в которых
мы шкандыбали по берегу Мертвого моря. Ну что ж, лучше, чем ничего, пожалуй,
даже идеально в сложившихся обстоятельствах. Во всем этом мне виделось что-то
символическое. На высоких каблуках с Маратом в эмпиреях, каблук ломается, но
все не смертельно, шлепанцы под рукой. Котя… Это что же, я Коте отвела роль
шлепанцев? Ах, боже мой, пусть уж лучше все будет по-прежнему – приходящий раз
в неделю Юра и спокойное одиночество в другие дни. По крайней мере, до сих пор
меня такая жизнь устраивала. Иными словами, если вспомнить опять Цветаеву, то
«ох вдоль пахот» мне куда ближе, чем «ах с эмпиреев».
– Девочка моя, ты расстроилась из-за туфель?
– Да нет, просто протрезвела. И спустилась с небес на
землю. На земле оно как-то привычнее, и каблуки не ломаются.
Когда мы приехали домой, там тоже бушевали страсти. Дашка
ссорилась с мужем. Уж не знаю, чем провинился Даня, но от него только пух и
перья летели, разумеется в переносном смысле.
– Молодежь, что тут у вас? – спросил Марат.
Дашка с рыданиями бросилась ему на шею.
– Данила, в чем дело? – тихо спросила я зятя. Он
был сильно пьян, я никогда его таким не видела.
– Ваша дочь… ваша дочь… – дрожащими от злости
губами заговорил он.
– Мама, не смей с ним разговаривать! Если бы ты знала…
– А я и так знаю, я вам как по книжке все сейчас
расскажу.
Все трое удивленно уставились на меня.
– Даня приревновал Дашу, был ли повод, не знаю, но
приревновал. Они начали ссориться, слово за слово, и Даня, как нормальный зять,
во всем обвинил тещу, хотя вообще-то он к ней неплохо относится. Он заявил,
чего мол можно ждать от дочери, если у нее такая… ну, скажем, легкомысленная
мать. Верно?
Дашка и Марат вылупили на меня глаза, а Даня покраснел как
маков цвет.
– Кира Кирилловна, да я…
– Ты, Даня, на днях сказал, что, глядя на меня,
радуешься, что женился на Дашке. Только имей в виду, Дашка – может, матери и не
стоило бы так говорить – очень красивая женщина, и если ты будешь ревновать ее
к каждой паре брюк, то очень скоро можешь ее потерять. Что касается меня, то я,
вероятно, не самая добродетельная теща, и, кстати, не сомневаюсь, что дражайшая
Генриетта Борисовна, ах, пардон, Етта, тебя на сей счет предупреждала. Кроме
того, задевать сейчас, в такой непростой ситуации, какая у нас сложилась,
Дашкины дочерние чувства, по меньшей мере глупо, впрочем, все мужчины
толстокожие и недалекие существа в том, что касается женских чувств! И ты,
Дарья, тоже дура, нечего рыдать, надо в таких случаях просто дать сдачи! –
Меня уже несло по кочкам. Марат совершенно ошалел. – Данила, ты не думай,
что я на тебя обиделась, да ни капельки, для женщины моего возраста это
комплимент, учти на будущее! Дашка, как он меня называл? Блядью, шлюхой,
потаскухой? Как бы ни назвал – все верно, верно!
– Кира! – вскричал Марат.
– Да, я потаскуха, да, ну и что? А кто в этом виноват?
Ты, и только ты!
– Боже мой, мама, да ты же пьяная!
– Да, пьяная, да, потаскуха! Кому какое дело до моей
добродетели? Мне сорок семь, дочь замужем, могу делать что хочу, захочу спать
со всеми подряд и буду! И никто мне не указ! Я сама себе хозяйка! А чего это у
вас у всех такие постные рожи? Это что, общественное презрение? А я плевать
хотела, понятно?
– Папа! Что это? Я никогда ее такой не видела!
– Папа! Папа! Что он понимает в жизни, твой папа! А в
любви? Да ни хрена! Он вообще, если хочешь знать…
– Ну хватит! Кира, идем! Даша, возьми мой пиджак и
принеси ее халат!
С этими словами он потащил меня в ванную.
– Дурак, пусти! – вопила я.
– Тихо, что ты так развоевалась? Ну успокойся, приди в
себя, умой-ка лицо холодной водой, сразу станет легче. Погоди, давай сперва
снимем платье, вот так, молодец; а теперь умоемся…
– Нет, пусти меня, не хочу, не желаю!
– Чего ты не желаешь, дуреха моя? – очень ласково
произнес Марат, открыл воду и, когда я хотела вырваться из его рук, решительно
сунул мою голову под кран. Я взвыла. Но он крепко держал меня, а я рыдала,
икала, захлебывалась водой и слезами, изнемогая от жалости к себе. Но
мало-помалу холодная вода сделала свое дело, и я затихла. – Вот и умница,
вот и молодец. – Марат накинул мне на голову полотенце и закрыл
кран. – Боже мой, на кого ты похожа, посмотри!
Я глянула в зеркало – по щекам текли черные ручьи, под
глазами было черно, помада размазалась вокруг рта, словом, чучело чучелом, и от
ужаса я снова зарыдала, но уже тихо.
– Дурочка, совсем как маленькая. А я и не заметил,
когда ты успела так надраться! Ну не беда, давай умойся сама тепленькой
водичкой, смой эту гадость, ну вот, хорошо, совсем другое дело. Вот, опять моя
девочка красивая, даже еще красивее без этой краски.
Он вытирал мне волосы, гладил меня, и я постепенно
успокоилась.
Когда мы вышли из ванной, дети с перепуганными лицами, забыв
о своих ссорах, сидели на кухне. Дашка вскочила.
– Мамуля, садись!
– Кира Кирилловна, простите меня.
– Да ладно, все мы хороши… вы тоже меня простите, я,
кажется, перепила немножко…
– Немножко! – хмыкнула Даша.
– Вот была бы у вас кошка, ничего бы этого не
было! – заявила я.
