– Смотри-ка, мама еще не спит! – воскликнула
Васька, подъезжая к нашему дому. Действительно, Алькино окно на первом этаже
светилось. И мне вдруг до боли в груди захотелось ее увидеть.
– Я сейчас постучу ей в окошко, а ты с Игорем
поднимайся пока к себе, – распорядилась Васька.
Игорь довел меня до квартиры, подождал, покуда я открою
дверь, но у меня так дрожали руки, что ключ не попадал в замочную скважину.
Тогда он решительно отобрал у меня ключи, отпер дверь, внес вещи и поспешил
ретироваться. Его смущал мой зареванный вид.
Я дома. Дома и стены помогают. Стены, помогите мне!
И тут же раздался гулкий в этот час стук каблуков и
отчаянный звонок в дверь. Я кинулась открывать. В квартиру буквально ворвалась
Алевтина с Жукентием на руках, который при виде меня рванулся что было сил и
оцарапал мою подружку задними лапами. Я подхватила его на руки.
– Жукочка, родной!
– Скотина неблагодарная! – проворчала
Алевтина. – Целый месяц я тут над ним тряслась, а он… Кирка, опять?
– Да!
– Так я и знала! Знала, что этим кончится! Когда ты
последний раз с ним говорила?
– Вчера.
– И он не приехал?
– Нет.
– Хорош, нечего сказать!
– А вдруг с ним что-то случилось?
– Случилось, ясное дело, страшный приступ переляку,
знаешь такую болезнь?
Я всхлипнула, и Жука у меня на руках тоже судорожно
всхлипнул. Соскучился, мое золотко!
– Да отпусти ты кота! Давай хоть поцелуемся! –
потребовала Алевтина.
Я осторожно опустила Жуку на диван, и мы бросились друг
другу в объятия. Тут уж я дала волю слезам.
– Вот новости – рыдаем из-за Марата! Давно не было!
– Я не из-за него, я из-за Дашки! Она так к нему
привязалась!
– Погоди, мне надо выпить кофе! – Алевтина
решительно направилась на кухню, я поплелась за ней. – Сейчас сделаю себе
кофе, и ты мне все расскажешь.
Мы просидели до восьми утра, когда вконец умученная Алевтина
заявила:
– Не пойду сегодня на работу, обойдутся! Я тут, у тебя,
посплю. Дома все равно спать не дадут. Прошу только, разбуди меня в десять, я
позвоню Смирнову, скажу, чтобы не ждал. Он, конечно, огорчится, но ничего,
переживет.
И, едва положив голову на подушку, Алевтина уснула. Надо бы
и мне поспать, да где там! Я ведь обещала позвонить Дашке. Но сначала я дождусь
девяти и позвоню Марату. Этот номер телефона я помню двадцать один год. А если
он сам подойдет? Сказать ему, как я его презираю? Не стоит, он и сам себя
сейчас презирает. Ровно в девять я набрала номер. Сердце билось где-то в горле.
Трубку снял, по-видимому, сын.
– Будьте добры, Марата Ильича.
– Его нет дома.
– Простите, а он здоров?
– Ну, три минуты назад, когда выходил из дому, был
здоров. А кто это говорит?
Но я уже повесила трубку. Итак, все ясно. Теперь необходимо
позвонить Даше. Чтобы ни одной лишней секунды иллюзий не было у моей девочки. В
Тель-Авиве сейчас еще восемь утра, но я не могла больше ждать. Дашка мигом
сняла трубку. Родной заспанный голос.
– Алло, мамуля, это ты?
– Да, деточка!
– Мама, что у тебя с голосом?
– Ничего.
– Мама, он… он не встретил тебя?
– Нет, не встретил.
– Мамочка, но, может, с ним что-то случилось, может, он
заболел?
– Я только что говорила с его сыном, он сказал, что
отец ушел три минуты назад вполне здоровый.
– Мама!
– Все, Дашенька, побыла неделю отцовой дочерью, и
будет. Придется впредь довольствоваться только мамой. – Я говорила очень
монотонно, чтобы не разрыдаться от жалости к себе и дочке.
– Мамочка, родная, прости меня, это я, я виновата, я
так хотела, чтобы вы были вместе, а ты не верила, не верила, а я тебя
убеждала, – уже в голос рыдала Даша.
– Нет, Данечка, твоей вины тут нет, мне самой так
хотелось поверить ему…
– Мама, но почему, почему… Зачем были все эти планы,
обещания, разговоры…
– Дашенька, деточка моя, давай дадим друг другу слово
никогда больше не вспоминать о нем. Когда его не было в нашей жизни, нам ведь
было совсем неплохо без него, разве нет?
– Да, конечно, ты права, прости, прости меня, мама, я и
вправду не хочу больше слышать о нем, он ведь не только тебя, но и меня предал.
Все. Забыто. А как же ты добралась?
– Вообрази, случайно встретила в Шереметьеве Ваську с
Игорем, они кого-то провожали. Чем не повод для оптимизма?
– Мамуля, какая ты у меня молодчина! Ладно, хватит
болтать, а то ты разоришься… без папочкиного наследства, – ехидно добавила
она. И я успокоилась, все-таки она моя дочь.
Я вдруг ощутила зверский голод. И помчалась на кухню варить
кофе и жарить яичницу. С этого я всегда начинала новую жизнь после очередной
катастрофы. Если можно утром встать, съесть яичницу с черным перцем, выпить
кофе и получить от этого удовольствие – значит, жизнь продолжается. Я сидела за
столом, а Жука лежал на столе, смотрел на меня любящими желтыми глазами и
мурлыкал от радости. Вот он-то уж точно не предаст!
В кухню приплелась заспанная Алевтина и мигом оценила
ситуацию.
– Яичница с кофе? Новая жизнь? Вот и молодец. Так и
надо. Я смотрю, ты жива, так, может, я пойду на работу? А то Смирнов там без
меня чахнет.
– Конечно, иди, я уж как-нибудь перебьюсь. Но с работы
давай сразу ко мне. Я привезла подарки и всякие вкусности. Жду!
Вот так и потекла моя московская жизнь. О Марате я старалась
не думать. К счастью, Лерки не было в Москве и можно было не бередить душу,
рассказывая ей об Израиле.
Двадцать седьмого вечером я вспомнила, что сегодня должен
был вернуться Котя. Но я уже не верила и Коте. Я позвонила Юрику и сказала, что
между нами все кончено. Он страшно удивился и решил, что у меня просто дурное
настроение. Двадцать восьмого и двадцать девятого Котя не позвонил. Все, пора
ставить крест на женской жизни! Мне уже под пятьдесят – хватит, нагулялась.
Тридцатого в шесть утра раздался звонок в дверь. Я
испугалась.
– Кто там?
– Кузя! Открой!
– О Боже!
– Кузенька, открывай скорее!
– Сейчас, только халат накину!
Я сломя голову бросилась к шкафу, выхватила оттуда чистый
халат, успев сорвать с себя любимую ситцевую рубашку и сунуть ее на дно шкафа.
Котя стоял на пороге с чемоданом, дипломатом и громадным
ананасом в руке.
