— Не обращай внимания! — сказал я. — Они чокнутые!
— Но ты с ними ходишь, — возразил он. — И ограбили вы меня вместе.
Тогда я подумал — не рассказать ли ему обо всем. Но, кажется, я не знал — что такое это «все». Не потому, что забыл, а потому, что не знал, с чего начать. Мне словно нужно было найти начало, а потом найти и наказать того, кто совершил первое преступление, но так как мне не хотелось пачкать руки в крови, то вспоминать о самом первом преступлении тоже не хотелось. Я знаю, что именно с этого нужно начать, но я — Нильгюн! — я расскажу тебе обо всем завтра утром. Потом я подумал — зачем мне ждать завтрашнего утра? Мы сейчас с Метином дотолкаем этот «анадол», вместе спустимся с холма, доехав до дома, Метин разбудит тебя, Нильгюн, и тогда я сразу расскажу тебе о нависшей над тобой опасности, а ты будешь слушать меня, стоя в белой ночной рубашке, в темноте. Тебя считают коммунисткой, красавица моя, давай убежим с тобой, убежим, они везде, и очень сильные, но я верю — в мире все-таки есть место, где мы сможем жить, я верю — есть такое место…
— Давай толкать!
Мы вышли под дождь, навалились на машину. Скоро он бросил. Но я продолжал толкать, потому что верил в себя, кажется, еще больше. Но это же не машина, а скала. Сил у меня не осталось, и тогда я тоже бросил толкать машину, но Метин смотрел на меня с укором. Чтобы не промокнуть окончательно, я сел в машину, и он сказал:
— Ты их называешь чокнутыми, а сам с ними ходишь! Деньги не они вдвоем у меня отобрали, а вы втроем!
— Мне наплевать на них! Я ни от кого не завишу!
Он посмотрел на меня — но не со страхом, а по-прежнему, с укором. Тогда я проговорил:
— Метин, из этих двенадцати тысяч я не взял ни куруша! Клянусь!
По его глазам было видно, что он мне не верит. Мне хотелось схватить и задушить его. Ключ от машины вставлен в замок зажигания. Ах, умел бы я водить! В мире столько дорог, столько дальних страны, городов и морей!
— Давай, выходи, толкай ее!
Не раздумывая, я вышел под проливной дождь. Метин не помогал мне — он стоял, руки в боки, и смотрел на меня, как господин — на слугу. Я устал, остановился, но он не поднял ручной тормоз. Я попытался перекричать шум дождя, чтобы он меня услышал:
— Я устал!
— Нет! — ответил он. — Ты можешь еще!
— Я бросаю! — крикнул я. — Сейчас уедет вниз!
— С кого я должен спросить за свои деньги?
— Если я не буду толкать, ты пойдешь в полицию?
Он не ответил, и тогда я поднасел еще немного, но у меня так заболела поясница, что я решил — сейчас у меня что-то лопнет. Наконец он поднял ручной тормоз. Я сел в машину, мокрый до нитки. Закурил сигарету, и вдруг прямо передо мной, осветив небо и землю поразительно яркой вспышкой, ударила эта ужасная молния. Я молчал.
— Испугался? — спросил Метин.
Я продолжал молчать. Он опять спросил. А я все молчал. И только потом сумел произнести:
— Прямо сюда ударила! Вот это да, прямо сюда, раз — и все!
— Нет, — ответил он. — Она ударила очень далеко, может быть даже в море. Не бойся.
— Я больше не хочу толкать машину.
— Почему? — спросил он. — Испугался? Дурак! Она ведь больше так близко не ударит. Тебя что, в школе не учили?
Я ничего не ответил.
— Трус! — закричал он. — Бедный несчастный трус!
— Я возвращаюсь домой! — проговорил я.
— А как же с моими деньгами?
— Я их не брал! — сказал я. — Клянусь…
— Это ты завтра расскажешь в другом месте, — сказал он. — В полиции.
Втянув голову, чтобы не мок затылок, я опять вылез из машины и уперся в машину, вдруг понял, что мы стоим на вершине холма, и обрадовался. Метин вышел из машины, но теперь не пытался даже делать вид, что тоже толкает, чтобы хоть как-то меня подбодрить. Он только привычно приговаривал «давай-давай!», словно придавая мне сил, и еще ругал неизвестно кого, называя шлюхой, но, должно быть, его брань была адресована нескольким людям, потому что он повторял: «Я вам покажу!» Я опять перестал толкать, потому что я, не… это, как его… да, как Сердар говорит — я не прислуга его отца! Но он вдруг спросил:
— Ты хочешь денег? Я тебе заплачу сколько хочешь. Только потолкай ее.
Я опять навалился на машину, потому что мы уже добрались до вершины холма. Когда боль в пояснице стала невыносимой, я остановился, чтобы попытаться вздохнуть, а он все еще кричал и ругался. Сказал — даст тысячу лир! Я потолкал еще немного, из последних сил. Он сказал — две тысячи. Ладно. Я потолкал еще, но хотелось спросить: разве у тебя налги не отняли все деньги, что ты обещаешь? Добравшись до ровной площадки, я остановился передохнуть, но он опять разозлился и начал подгонять меня: он ругался теперь, не переставая и не обращая на меня никакого внимания. Я подумал, что он сейчас, наверное, опять будет пинать машину. Но его поступок оказался еще более странным и напугал меня: он выставил лицо под дождь и начал ругаться в небо, словно браня Всевышнего. Мне стало страшно при одной только этой мысли, и я продолжил наваливаться на машину, чтобы не думать об этом. На небе — таком близком к холму — гремел гром, каждый раз все освещалось ярко-синим цветом, раздавался страшный шум, невероятный ярко-синий дождь лился теперь у меня с волос и лба прямо в рот, а я толкал, толкал и толкал. О, Аллах! Я толкал машину, как жалкий слепой раб, забывший все, о чем он думал, закрыв глаза, втянув шею и глядя в землю, чтобы не видеть все чаще сверкавшие молнии. Никто не сможет меня обвинить и наказать, потому что я покорен, видишь — мне даже неведомы преступления и грехи. Машина поехала быстрее, я продолжал толкать на бегу, изо всех сил, с каким-то странным воодушевлением. Метин уже сел в машину, взялся за руль, и через открытое окно я слышал, как он продолжает выкрикивать ругательства, точно старуха, позабывшая, почему она бранится, или старый извозчик, что костит свою лошадь. Но, кажется, он ругает и Великого Аллаха. А разве не по Его воле гремит гром?! Ты-то кто такой? Лично я не собираюсь уподобляться ему и кого-либо ругать. Я остановился, всё, не толкаю.
Но машина уже чуть-чуть проехала сама. Я смотрел на нее, как на безмолвное, страшное, сумрачное судно, плывущее само по себе, а она медленно удалялась от меня. И дождь стал слабее. Казалось, машина тоже ехала сама по себе, и, глядя на нее, я подумал: он как будто отдаляет нас друг от друга, чтобы наказание, предназначенное ему, не досталось мне. Но машина, проехав еще немного, остановилась. Небо осветилось опять, и я увидел, что Метин вышел из машины.
— Где ты? — протяжно закричал он. — Иди сюда, толкай!
Я не сдвинулся с места.
— Вор! — закричал он во тьму. — Бесчестный вор. Давай, беги, убегай!
Я продолжал стоять на том же месте, дрожа от холода. Потом побежал к нему.
— Ты Аллаха не боишься? — закричал я.
