С другой стороны, интерес к теме перевоплощения обусловлен некой несостоятельностью, неподготовленностью моей страны к диалогу с Западом, его культурным наследием. Закончив писать «Белую крепость», я вдруг понял, что эта ревность — боязнь подпасть под чужое влияние, отражает суть взаимоотношений Турции со странами Запада. Мы всей душой стремимся к европеизации, мы мечтаем стать европейцами и уже почти таковыми себя ощущаем, когда вдруг нас обвиняют в отсутствии аутентичности. Согласитесь, есть в этом процессе нечто напоминающее взаимоотношения двух братьев.
Корреспондент: Считаете ли вы, что конфликт между прозападными и националистическими настроениями в Турции может быть разрешен мирным путем?
Памук: Я оптимист. Да, у нас два духовных начала, мы принадлежим двум культурам. Но шизофрения, точнее раздвоение личности, как известно, наделяет способностью мыслить в двух ментальных аспектах. Можно утратить связь с реальностью, но меня как писателя это не огорчает. Гораздо страшнее, если одна личность уничтожает другую и вы превращаетесь в монистическую личность. Я в этом убежден. И я постоянно говорю и пишу об этом, пытаясь убедить наших политиков в том, что Турция не должна и не может принадлежать только Востоку или только Западу. Я критически отношусь к столь однобокому взгляду на мир.
Корреспондент: И как это воспринимается в Турции?
Памук: Чем больше утверждается идея о демократической, либеральной Турции, тем лучше воспринимают мою теорию. Именно на этих условиях Турция может присоединиться к Евросоюзу. Это единственный способ противостоять как национализму, так и популистскому лозунгу «Мы против Них».
Корреспондент: И все же в «Стамбуле», в том, как вы романтизируете город, вы, похоже, оплакиваете былое величие Османской империи.
Памук: Нет, не оплакиваю. Я — западник, и я доволен, что идет процесс европеизации страны. Мне не нравится, что наша правящая элита — я имею в виду чиновников и нуворишей — столь примитивно и однобоко понимает суть происходящего. Они не стремятся создать собственную, национальную культуру, культуру Стамбула, которая органично объединит Восток и Запад. Они просто пересадили нечто инородное на нашу почву. Безусловно, у нас ощущается сильное влияние османской культуры, но теперь оно понемногу отходит на второй план. Они должны были — но не смогли — создать некий особенный культурный пласт, объединяющий наследие восточной цивилизации с современными веяниями западной. Нечто подобное я пытаюсь создать в своих произведениях. Возможно, новые поколения преуспеют в этом, а вступление в Евросоюз не только не уничтожит самобытность турецкой традиции, а, напротив, укрепит и разовьет ее, даст ощущение свободы и уверенности в себе, поможет определить основные направления созидания новой культуры.
Корреспондент: В «Стамбуле», однако, вы действительно идентифицируете себя с иностранцем, предлагая взглянуть на родной город глазами западного человека.
Памук: Да, но я параллельно объясняю, почему европеизированный турецкий интеллектуал может позволить себе подобную вольность: создание образа города — это процесс идентификации с Западом. Противопоставление неизбежно, каждый человек иногда ощущает себя европейцем, а иногда — жителем Востока. Хотя на самом деле он объединяет в себе оба этих начала. Происходит комбинация их обоих. Мне нравится теория Эдварда Сайда об ориентализме, но так как Турция никогда не была колонией, нам не свойственны излишняя сентиментальность и тяга к идеализированию. Мы не испытывали такого унижения, какое выпало на долю арабов и индийцев. Стамбул был оккупирован в течение двух лет, а потом вражеский флот ушел, и эта оккупация не сильно отразилась на чувстве национального самоуважения. Гораздо больший след оставила в наших душах утрата былого величия Османской империи. И я не испытываю комплекса неполноценности по поводу того, что Запад смотрит на нас с пренебрежением. Другое дело, что после установления Республики мы слишком уж загорелись идеей европеизации, но не сильно преуспели в этом, что, безусловно, породило в нас ощущение культурной неполноценности, о чем мы должны всегда помнить и которое я подчас испытываю.
С другой стороны, Запад никогда нас не угнетал, мы сами уничтожали собственную культуру, историю. Как ни странно, процесс самоевропеизации привел к изоляции Турции от западного мира, избранного образцом для подражания. В 1950-1960-х годах приезд иностранца, остановившегося в отеле «Хилтон», становился главной новостью всех турецких газет.
Корреспондент: Верите ли вы, что существует или должна существовать некая национальная идея? Мы уже слышали о западной идее, а как насчет идеи другого толка?
Памук: Да, существует и другая идея. Ее нужно всесторонне исследовать, развивать, разделять, подвергать критике и становиться ее адептом. Сейчас так называемая восточная национальная идея пребывает в плачевном состоянии. Необходимо серьезно изучить древние классические персидские, китайские, индийские и японские тексты, они — источник этой идеи. Сегодня информационно-коммуникативный центр находится на Западе, именно он является сосредоточением мировой научной мысли.
Корреспондент: Романистика принадлежит западной литературной традиции. В литературе Востока существует нечто подобное?
Памук: Современный роман, лишенный эпической формы, по существу, нельзя считать артефактом восточной литературы. Ведь писатель — это человек, который не принадлежит к некоему сообществу, не разделяет его основных устремлений; его мировоззрение, сознание определяется иными ценностями. Он существует вне этого сообщества, отсюда и многообразие, многоплановость его произведений. Я много размышлял над этим, когда писал «Снег».
Корреспондент: «Снег» — наиболее политизированное ваше произведение. Когда появилась мысль написать этот роман?
Памук: В середине 1990-х годов, когда я уже стал известен в Турции, война с курдскими племенами была в разгаре, и наши либерально настроенные писатели просили меня помочь им — подписывать петиции, выступать на собраниях, то есть участвовать в политических акциях и мероприятиях. А вскоре представители правящих кругов предприняли контратаку, обвиняя меня в чрезмерной активности и непонимании политической ситуации. Меня все это сильно раздражало, и какое-то время спустя я решил написать политический роман, в котором намеревался изложить некоторые свои соображения — да, я родом из старинной семьи среднего класса, и я чувствую ответственность за тех, кто, в отличие от меня, не имеет права голоса. Я верил в роман, в искусство романа. Странная вещь, но именно это помогло мне освободиться от общества. Я начал писать его, как только закончил «Меня зовут красный».
Корреспондент: А почему действие романа перенесено в маленький городок Каре?
Памук: Это один из самых холодных городов Турции. И один из самых бедных. В начале 1980-х годов одна из ведущих турецких газет посвятила целый разворот номера проблеме нищеты Карса. Кто-то подсчитал, что город целиком можно купить примерно за миллион долларов. Когда я решил отправиться туда, политическая ситуация в стране сложилась очень непростая. Окрестности городка в основном были заселены курдами, а в самом городе жили курды, выходцы из Азербайджана, турки, иногда встречались русские и немцы. Помимо проблем этнического характера, существовали и религиозные разногласия между шиитами и суннитами. Война, которую турецкое правительство вело против курдских племен, была такой ожесточенной, что ехать туда было просто опасно. Но я попросил знакомого редактора одной газеты дать мне пропуск, чтобы меня пропустили в зону военного конфликта. Кроме того, он предупредил мэра Карса и начальника полиции города о моем приезде.
