Учебник предписывал сотни мелких правил, которые следовало выполнять во время вождения. Экзаменационной комиссии недостаточно было только умения управлять машиной и аккуратно выполнять предписанное, они хотели видеть что-то особенное. Обо всем этом Фюсун абсолютно откровенно рассказал один пожилой добродушный полицейский, поседевший на курсах по вождению и экзаменах по правам: «Дочка, на экзамене ты должна и машину вести, и показывать, как ты её ведешь. Первое — для тебя, второе — для властей».
После наших уроков в парке, когда солнце начинало терять силу, я отправлялся с Фюсун в Эмирган. где, припарковав машину на пристани, думал, что все хлопоты по сравнению с удовольствием пить с ней кофе или лимонад или где-нибудь в кофейне около Европейской крепости чай из самовара — ничто. Однако мы не ворковали, по углам, как счастливые влюбленные.
— Нам в этих уроках везет больше, чем в математике! — сказал я однажды.
— Посмотрим... — осторожно произнесла Фюсун. Иногда за чаем мы подолгу сидели молча, будто были женаты много лет и все темы для разговора давно исчерпаны, и с восхищением смотрели на русские танкеры или на пассажирский пароход «Самсун», отправлявшийся на Принцевы острова, словно на страдальцев, которые мечтают о других жизнях, об иных мирах.
Второй экзамен Фюсун тоже не сдала. На этот раз её попросили сделать кое-что сложное: припарковаться на подъеме, задним ходом. Когда «шевроле» затрясся и заглох, её опять оскорбительным тоном заставили выйти из машины.
Какой-то человек из числа праздных прохожих, разносчиков чая, отставных полицейских или тех, кому тоже предстояло сдавать экзамен, увидев, что машина едет обратно, а на водительском кресле опять сидит экзаменатор-очкарик, вздохнул: «Завалили девчонку!», и несколько стоявших рядом мужчин рассмеялись.
На пути домой Фюсун молчала словно в рот воды набрав. Ни о чем не спрашивая, я доехал до рынка Ортакёй. Мы посидели в небольшой пивной, и я заказал по стаканчику ракы со льдом.
— Фюсун, жизнь коротка и прекрасна, — после нескольких глотков я попытался её успокоить. — Хватит сражаться с этими извергами.
— Почему они такие мерзкие?
— Хотят денег. Давай заплатим.
— По-твоему, женщины не могут хорошо водить машину?
— Не я так думаю, они...
— Все, все так думают...
— Милая, хоть в этом не упрямься! Выбрось все из головы.
Я тут же пожалел о сказанном и подумал, что мне бы хотелось, чтобы последние мои слова она не услышала.
— Я никогда в жизни ни в чем не упрямилась, Кемаль, — ответила строго Фюсун. — Просто когда тебя унижают, когда пятнают твою честь, нельзя склонять голову. Я тебя сейчас кое о чем попрошу, а ты, пожалуйста, выслушай меня серьезно. Потому что я настроена решительно. Права я получу без всякой взятки, и ты смотри не вмешивайся. И у меня за спиной платить не пытайся, знакомых не ищи, я все равно узнаю и очень обижусь.
— Хорошо, — согласился я.
Мало разговаривая, мы выпили еще по стаканчику ракы. Пивная под вечер была пустой. На жареные мидии, на маленькие котлетки с тимьяном и тмином садились нетерпеливые мухи. Через много лет я отправился в Ортакёй, чтобы вновь увидеть то заведение, воспоминания о котором были столь дороги для меня, но здание, в котором находилась эта пивная, снесли, а на его месте открылись туристические лавочки с сувенирами...
Тем вечером, когда мы шли к машине, я взял Фюсун за руку.
— Ты знаешь, дорогая моя, мы ведь впервые за восемь лет ужинали в ресторане вдвоем.
— Да. — Свет, мгновение сиявший в её глазах, сделал меня невероятно счастливым. — Я тебе еще кое-что скажу. Дай ключи, я сама поведу машину.
— Конечно.
Она немного помучилась на перекрестках Бешикташа и Долмабахче, на спусках и подъемах, но, хотя до этого выпила, без особого труда с успехом довела машину до мечети Фирюз-ага. Три дня спустя я забирал её с того же места, и она опять захотела сама вести машину, но на улицах в тот день было много полиции, и я её отговорил. А наш урок, несмотря на жаркую погоду, прошел отлично.
На обратном пути, глядя на рябь волн Босфора, мы пожалели, что не взяли с собой ничего для купания.
В следующий раз Фюсун надела под платье голубой купальник, который теперь хранится в моем музее потаенной радости. Она разделась только перед тем, как прыгнуть в воду с пристани на пляже в Ткрабье, куда мы направились после урока. Я смог наконец, не без смущения, окинуть взглядом тело моей красавицы. Фюсун быстро поплыла, будто хотела спрятаться от меня. Когда она прыгнула, всплески воды у неё за спиной, пена, яркий солнечный свет, синева Босфора, её купальник — вся эта картина счастья навсегда запечатлелась у меня в голове. Потом я буду долго искать повторение чудесного чувства, высматривать тот же цвет жизни и покоя на старых фотографиях, на почтовых открытках у мрачных стамбульских коллекционеров.
Я прыгнул в воду вслед за Фюсун. Странный голос шептал мне, что под волной на неё напало злое чудовище. И надо успеть доплыть до неё, спасти её в морской тьме. Помню, плыл изо всех сил, сходя с ума от чрезмерного счастья и в то же время боясь потерять его, и в какой-то момент от волнения чуть не захлебнулся. Фюсун пропала в водах Босфора! В тот миг мне захотелось умереть вместе с ней, умереть немедленно. Между тем шутливый Босфор на мгновение расступился, и я увидел её перед собой. Мы едва переводили дыхание и улыбались друг другу как счастливые влюбленные. Но всякий раз, когда я пытался приблизиться, чтобы коснуться её, чтобы поцеловать, она сразу дулась и без тени кокетства по-лягушачьи уплывала от меня прочь. А я таким же образом плыл следом. В воде отражались движения её стройных ног, приятная округлость бедер. Тут я заметил, что мы довольно далеко от берега.
— Хватит! — окликнул её я. — Не уплывай от меня, здесь начинается сильное течение, унесет нас, оба погибнем.
Когда я осмотрелся, то понял, куда мы заплыли, и мне стало страшно. Мы были посреди города. Тарабья, ресторан «Хузур», гостиница «Тарабья», машины, маршрутные такси, красные автобусы, ехавшие по изгибающемуся берегу, за ними — холмы, усеянные домами, кварталы трущоб на изножиях Буюкдере — весь город представал перед нами, но вдали от нас.
Словно на огромную миниатюру, смотрел я не только на Босфор и на Стамбул, но и на всю свою жизнь, оставленную позади, и видел себя точно во сне. Мы были вдвоем, далеко от всех, и это пугало, как смерть. Довольно большая волна подтолкнула Фюсун, та слегка испугалась и вскрикнула, а потом, чтобы не отнесло течением, обхватила меня одной рукой за шею, другой за плечо. Теперь я хорошо знал, что до смерти не расстанусь с ней.
После этого обжигающего прикосновения — почти объятий — Фюсун сразу отплыла от меня, сказав, что на нас движется большая баржа. Фюсун плавала хорошо и очень быстро, мне было трудно поспевать за ней. Когда мы вышли на берег, она сразу ушла в раздевалку. Мы стеснялись друг друга совершенно не как влюбленные. Наоборот: вели себя точно молодые люди, которых познакомили родители с целью поженить, смущались своей наготы и избегали смотреть друг на друга.
