Но через некоторое время до меня перестал доноситься звук её шагов, а вскоре скрылось из виду красное пятнышко Фюсун, шагавшей по дороге к горизонту, чем часто кончались фильмы киностудии «Йешильчам», я забеспокоился.
Через некоторое время красное пятнышко показалось опять. Она продолжала идти прочь, моя сердитая красавица. Во мне поднялась невероятная нежность. Оставшуюся часть жизни нам предстояло провести, предаваясь нежностям и ссорясь, как только что. И все-таки мне хотелось поменьше ссориться с ней, попросить у неё сейчас прощения, сделать её счастливой.
Поток транспорта на шоссе Стамбул-Эдирне увеличивался. К красивой женщине в красном платье, которая идет по обочине, будут приставать все. Я сел в «шевроле» и поехал за ней, пока дело не приняло серьезный оборот.
Через полтора километра под платаном я увидел пса. Он был один. Сердце у меня екнуло. Я притормозил.
Вокруг дороги были сады, поля подсолнухов, дома маленьких ферм. На огромном рекламном щите красовалась надпись: «Помидоры „Царство вкуса"». Центр одной из букв «о» стал мишенью, по которой, видимо, на ходу, палили заскучавшие водители, понаделав в нем дырок.
Через минуту я увидел на горизонте красное пятно и рассмеялся от облегчения. Приблизившись к ней, я сбавил скорость. Она шла по правой обочине шоссе, все еще сердитая и обиженная. Увидев меня, не остановилась. Я потянулся и на ходу открыл правое окно машины.
— Дорогая, хватит уже! Садись в машину, вернемся в гостиницу, мы опаздываем.
Но она не ответила.
— Фюсун, поверь, сегодня нам очень далеко ехать.
— Я никуда не еду, а вы пожалуйста, — сказала она, как капризный ребенок, и не замедлила шаг.
Я старался ехать с той же скоростью, с какой она шла, и обращался к ней с водительского сиденья.
— Фюсун, дорогая, посмотри, как прекрасна земля, как прекрасен мир вокруг, — взывал я к её чувству. — Совершенно незачем сердиться, ссориться и отравлять жизнь.
— Ты ничего не понимаешь.
— Чего это я не понимаю?
— Из-за тебя я не смогла жить так, как хотела, Кемаль, — лицо её помрачнело. — Я ведь очень хотела стать актрисой.
— Прости меня.
— Что значит «Прости меня?»?! — зло крикнула Фюсун.
Иногда я ехал быстрее, чем она шла, и было плохо слышно.
— Прости меня, — прокричал я еще раз, решив, что она меня не поняла.
— Вы с Феридуном специально не давали мне сняться в кино. За это ты просишь прощения?
— Ты хотела стать такой, как Папатья? Как все эти пьяные дамы из «Копирки»? Ты в самом деле этого хотела?
— А мы и так все время пьяные, — кричала она. — К тому же я бы никогда не превратилась в таких, как они. Но вы оба все время держали меня дома, потому что ревновали и думали, что я стану известной и брошу вас.
— Знаешь, Фюсун... Ты сама всегда боялась вступить на тот путь без поддержки сильного мужчины...
— Что?! — Я почувствовал, что эти слова её взбесили не на шутку.
— Дорогая, хватит. Садись в машину. Вечером, когда выпьем, будем ссориться опять, — поспешил я сгладить ситуацию. — Я очень, очень тебя люблю. Нас ждет прекрасная жизнь. Садись скорей в машину.
— У меня одно условие! — произнесла она с видом капризной маленькой девочки, совсем как много лет назад, когда попросила, чтобы я принес её детский велосипед.
— Да?
— Машину поведу я.
— В Болгарии дорожная полиция берет еще больше взяток, чем наша. У них много приемов, говорят.
— Нет-нет, — сказала она. — Я хочу только сейчас, до гостиницы.
Я сразу остановил машину, открыл дверь и вышел. Поймав её у капота машины, я крепко поцеловал Фюсун. Она тоже изо всех сил обняла меня, так что я почувствовал её упругую грудь и потерял голову.
Она села на водительское сиденье. Внимательно завела машину, что напомнило мне наши уроки в Парке Йылдыз, и, сняв с ручного тормоза, прекрасно тронулась с места. Локтем левой руки она оперлась об открытое окно, совсем как Грейс Келли в фильме «Поймать вора».
В поисках места, чтобы развернуться, мы медленно ехали вперед. Она собралась в один прием повернуть на перекрестке грязной деревенской улицы и шоссе, но не справилась, и машина, вздрогнув, заглохла.
— Следи за сцеплением! — посоветовал я.
— Ты даже мои сережки не заметил, — парировала она.
— Какие сережки?
Она завела машину, мы возвращались.
— Не надо так быстро! — попросил я. — Какие сережки?
— У меня в ушах, — глухо пробормотала она, будто после наркоза.
Я увидел на ней те самые сережки, одна из которых потерялась, когда я впервые пришел в Чукурджуму. Были ли они на ней, когда мы занимались любовью? Почему я этого не заметил?
Машина ехала очень быстро.
— Сбавь газ! — крикнул я, но она нажала на педаль до конца.
Вдалеке на дорогу вышел тот самый пес. Он словно бы узнал Фюсун и машину. Мне хотелось, чтобы пес заметил, что скорость увеличивается, и отошел, но он этого не сделал.
Мы неслись на бешеной скорости, которая с каждым мигом росла. Фюсун стала отчаянно сигналить псу.
Мы вильнули вправо, потом влево, но собака по-прежнему стояла посредине вдалеке. Ускоряясь, машина помчалась по идеально прямой траектории, как парусник, который несется по волнам, когда дует попутный ветер. Только наша линия слегка выходила за пределы дороги, и мы на полной скорости приближались не к гостинице, а к платану, стоящему впереди у обочины. Я понял, что аварии не избежать.
И тогда всем сердцем ощутил, что обретенное мною счастье сейчас закончится, что наступило время покинуть этот прекрасный мир. Мы мчались к платану. Именно Фюсун обрекла нас на такой финал. И я не видел другого возможного для себя будущего, кроме такого, как и у неё. Куда бы мы ни шли, мы должны быть вместе, пусть счастье в этом мире мы и упустили. Мне было нестерпимо жаль, но теперь казалось, что такой финал предрешен.
И все равно у меня автоматически вырвалось: «Осторожно-о-о!», будто Фюсун сама не понимала того, что происходит. Она была, конечно, пьяна, но не настолько, чтобы не справиться с управлением. А я кричал, словно в кошмарном сне, когда хотят проснуться, вернуться в обычную прекрасную жизнь. На скорости сто пять километров в час она направила машину к стопятилетнему платану, прекрасно сознавая, что делает. Я понял — это конец.
Старенький отцовский «шевроле» 56-й модели, прослуживший четверть века, на полной скорости влетел в дерево, росшее у дороги. По случайности поле с подсолнухами и дом посреди него, расположенные за платаном, оказались той самой крохотной фабрикой «Батанай», масло которой Кескины употребляли много лет. Мы с Фюсун заметили это лишь за мгновение до удара.
