— Можно доверять мужчине или нет.
— Понять не так просто. Многие девушки мучаются, потому что не могут решить. Если же отдаются мужчине, то от страха не получают удовольствия. Не знаю, бывают ли смелые девушки, способные не думать ни о чем. Но Мехмед никогда бы не стремился овладеть избранницей до свадьбы, если бы, пуская слюни, не слушал истории о половой свободе в Европе и если бы не считал это признаком цивилизованности. Он давно бы нашел себе невесту. А сейчас — смотри, как он мучается рядом с Нурджихан.
— Он знает, что у Нурджихан в Европе были мужчины. Это и притягивает, и пугает его, — заметила Сибель. — Давай поможем ему!
«Серебряные листья» играли мелодию «Счастье», сочинение собственного композитора. Романтичная музыка настроила меня на чувствительный лад. Я с радостью и страданием ощутил, что любовь к Фюсун теперь у меня в крови, и принялся с видом всезнайки рассуждать о том, что через сто лет Турция, наверное, станет европейской страной и тогда наступит райская жизнь — все освободятся от предрассудков, никому не нужно будет беспокоиться о девственности или о мнении окружающих, но, пока не наступили такие времена, суждено испытывать муки любви и страсти.
— Нет-нет, — поспешно возразила моя добрая, красивая невеста, взяв меня за руку. — Мехмед и Нурджихан скоро тоже будут счастливы, как мы сегодня. Потому что мы обязательно их поженим.
— Хорошо, но что нужно для этого сделать?
— Посмотрите-ка на них? Уже уединились и сплетничают! — Перед нами внезапно возник какой-то незнакомый тип. — Позвольте мне присесть, Кемаль-бей? — Не дожидаясь моего согласия, он взял стоявший поблизости стул и подсел к нам. Тучный, на вид около сорока, в петлице красовалась белая гвоздика, и от него пахло сладким, удушающе густым ароматом женских духов. — Если жених с невестой будут шушукаться в углу, то для гостей пропадет все удовольствие от свадьбы.
— Это еще не свадьба, — осадил я. — Мы только помолвились.
— Но говорят, ваша роскошная помолвка пышнее любой свадьбы, Кемаль-бей. Где вы могли бы провести её, кроме «Хилтона»?
— Простите, с кем я говорю?
— Это вы меня простите, Кемаль-бей. Мы, журналисты, всегда уверены, что нас знают. Меня зовут Сюрейя Сабир. Вы, может быть, знакомы со мной по заметкам под псевдонимом Белая Гвоздика в газете «Акшам».
— А, так это вы? Ваши светские сплетни читает весь Стамбул, — улыбнулась Сибель. — Я думала, это женщина, вы так хорошо разбираетесь в моде, в одежде.
— Кто вас пригласил? — опрометчиво резко вырвалось у меня.
— Благодарю вас, Сибель-ханым, — продолжал Белая Гвоздика. — В Европе утонченные мужчины разбираются в моде не хуже женщин. Кемаль-бей, согласно турецким законам о средствах массовой информации, у нас, журналистов, есть право присутствовать на открытых публичных мероприятиях при условии предъявления журналистского удостоверения, которое вы видите у меня в руках. С точки зрения юриспруденции каждое мероприятие, для которого выпущено приглашение, считается открытым и публичным. Несмотря на это, я за многие годы ни разу не ходил туда, куда не был бы приглашен. На этот прекрасный вечер меня позвала ваша многоуважаемая матушка. Она, как современный человек, придает большое значение тому, что вы изволили назвать светскими сплетнями, иначе говоря, новостям общественной жизни, и часто приглашает меня на подобные приемы. Мы так подружились, что, когда у меня нет возможности пойти куда-либо, я записываю рассказ о приеме со слов вашей матушки по телефону и будто сам побывал там. Ведь ваша драгоценная матушка весьма внимательна, все замечает — совсем как вы — и никогда не скажет ничего неверного. Поэтому в моих новостях не бывает никаких ошибок или неточностей, Кемаль-бей.
— Вы неправильно поняли Кемаля, — пыталась сгладить мои слова Сибель.
— Совсем недавно некоторые нехорошие люди говорили о вашей помолвке: «Там будет весь контрабандный алкоголь Стамбула». Стране не хватает валюты, нет средств, чтобы купить мазут, чтобы работали наши фабрики! Некоторые из зависти к вашему богатству могут пожелать очернить столь прекрасный вечер, написав в газетах: «Откуда взялось столько контрабанды?», Кемаль-бей... Если вы будете обижать других так же, как меня, поверьте, напишут еще хуже... Но я — нет! Обещаю никогда не расстраивать вас! Клянусь прямо сейчас забыть ваши грубые слова навсегда! Ведь турецкая пресса — это свобода. Но взамен вы, пожалуйста, ответьте искренне на один мой вопрос.
— Конечно, Сюрейя-бей.
— Только что вы оба, вы и ваша невеста, горячо обсуждали что-то важное. Мне стало любопытно. О чем вы говорили?
— Мы беспокоились, понравилась ли гостям еда, — ответил я.
— Сибель-ханым, — заулыбался Белая Гвоздика. — У меня для вас отличная новость! Ваш будущий муж совершенно не умеет врать!
— Кемаль очень мягкий человек, — снова деликатно подправила ситуацию Сибель. — Мы говорили вот о чем: кто знает, сколько людей здесь страдает сейчас от любви, от страсти и просто от сексуальных проблем.
— Д-а-а, — задумчиво протянул толстяк. Прозвучало новомодное слово «секс», и газетчик на мгновение задумался, так как не мог решить, как ему отнестись к услышанному: сделать вид, что получил чье-то скандальное признание, или изобразить понимание глубины человеческих страданий. Потом он выкрутился: — Вам, молодым и современным людям, эти страдания, разумеется, чужды. — Он произнес все слова ровным тоном, без какой-либо насмешки, как опытный журналист, который знает, что в непростых ситуациях лучше задобрить собеседника похвалами. И принялся рассказывать, с таким видом, будто переживал за всех присутствующих, у кого из гостей безответно влюблена дочь: кто из присутствующих девушек вел себя слишком свободно и не принят в хорошие семьи; кто из матерей мечтает выдать дочь и за какого богатого и жадного до развлечений юнца; кто из охламонов-наследников в кого влюблен, хотя уже обручен. Мы с Сибель веселились, слушая его, а Белая Гвоздика, видя это, сыпал именами с еще большим задором. Он прибавил, что все эти позорные тайны всплывут, когда начнутся танцы, но тут подошла моя мать и упрекнула, что я и Сибель ведем себя неприлично — на нас все смотрят и хотят сказать добрые слова, а мы уселись рядом с грязными тарелками и заняты чем-то своим. Она все твердила, что так вести себя не подобает, и отправила нас за наш стол.
Как только я сел на свое место рядом с Беррин, образ Фюсун засиял у меня перед глазами с новой силой, будто кто-то воткнул вилку в розетку. Но на сей раз он не причинял мне боли, а, наоборот, дарил радость и озарял собой не только этот вечер, но и всю мою будущую жизнь. На мгновение я признался себе, что поступаю точно так же, как те мужчины, которые при женах изображают счастливую семейную жизнь, хотя на самом деле источником счастья для них являются их тайные любовницы, и вдруг осознал, как ловко изображаю преисполненного счастья из-за помолвки с Сибель.
Поговорив немного с обозревателем светской хроники, мать вернулась за стол. «Ради Аллаха, будьте осторожны с этими газетчиками, — предупредила она. — Они напишут любую ложь, любые гадости. А потом будут угрозами требовать от отца давать больше рекламы. Теперь вставайте, пора начинать танцы. Все только вас ждут. Оркестр уже давно играет».
