33 Неловкие попытки отвлечься
Казалось, жизнь отдалилась от меня; в ней больше не было прежней силы и красок, а предметы утратили выразительность и выглядели ненастоящими. Много лет спустя я посвятил себя чтению, и в книге французского поэта Жерара де Нерваля, покончившего с собой от несчастной любви, нашел прекрасные строки о пустоте и заурядности всего сущего, отражавшие то, что я тогда переживал. Потеряв единственную любовь всей жизни, он написал повесть «Аврелия», на страницах которой говорит, что ему осталось в жизни одно — «неловкие попытки отвлечься». Я испытывал то же самое. Мне все время казалось, что бы я ни делал с тех пор, как Фюсун ушла, — это пошло, заурядно, бессмысленно. Я сердился на людей и обстоятельства, умножавшие заурядность. Но продолжал верить, что когда-нибудь найду Фюсун и поговорю с ней, а может быть, даже обниму её, и это давало мне силы жить дальше, в чем я вскоре раскаивался, так как это лишь продлевало мою боль.
Однажды в июле, когда стояла неимоверная жара и был один из самых болезненных для меня дней, позвонил брат и в бешенстве сообщил, что Тургай-бей, с которым мы весьма успешно сотрудничали и вели множество дел, обиделся на нас за то, что его не позвали на помолвку, и даже решил отказаться от участия в проекте по экспорту простыней, конкурс на который мы выиграли вместе. Я успокоил брата, сказав, что постараюсь немедленно уладить дело и извинюсь. Сразу позвонил Тургай-бею и договорился о встрече. На следующий день около полудня, на невыносимой жаре, я сидел в машине, мчавшей меня в Бахчели-эвлер, на огромную фабрику нашего компаньона, и разглядывал из окна отталкивающие новостройки. Безликие бетонные многоэтажки, складские помещения, фабричные корпуса и свалки постепенно уродовали город.
Любовная боль поутихла. Причиной этого, конечно, была предстоящая встреча с человеком, от которого я надеялся получить известия о Фюсун или с которым мог хотя бы поговорить о ней. Но я пытался скрыть от себя, что, в отличие от других подобных ситуаций (например, во время разговора с Кенаном или случайной встречи с Шенай-ханым), сейчас предвкушаю приятный разговор, и убеждал, будто еду туда только по делу.
Уверен, если бы я не поддался самообману, условленная «деловая» встреча прошла бы успешнее, чем в итоге оказалось.
Мой приезд издалека, из самого Стамбула — лишь ради того, чтобы принести извинения, — польстил Тургай-бею, подобных знаков уважения ему было достаточно, и он принял меня по-дружески. Показал ткацкие мастерские, где трудились сотни девушек (призрак Фюсун, стоявшей ко мне спиной у станка, мгновенно настроил меня на нужный лад), чистые столовые и новое здание управления. Говорил Тургай-бей со мной не свысока, однако дал почувствовать, что нам же выгодно не портить с ним отношения. Он пригласил пообедать в столовой вместе с рабочими, как всегда поступал сам, но я, убежденный, что этого недостаточно для примирения, предложил обсудить некоторые важные темы, а заодно и выпить. По его простому, с большими усами, лицу было видно, что он даже не подозревает, о чем пойдет речь. Так как о помолвке я до сих пор ничего не сказал, он высокомерно заметил: «Все иногда совершают ошибки. Давайте забудем обо всем». Но я сделал вид, что не обратил на его слова внимания, и этому трудолюбивому, открытому и преданному работе человеку пришлось пригласить меня на обед в один из рыбных ресторанчиков Бакыркёя. Переднее сиденье его «мустанга» мгновенно напомнило мне, что здесь они не раз целовались с Фюсун, хотя той еще не было восемнадцати лет, и в зеркалах и на приборах поплыли отражения их объятий. Мне представлялось, будто Фюсун вернулась к нему, и, хотя я сам стеснялся своих фантазий и убеждал себя, что спутник мой, по всей вероятности, не подозревает ровным счетом ни о чем, никак не мог взять себя в руки.
Когда мы с Тургай-беем, словно два сводника, уселись друг напротив друга в ресторане, я, увидев вблизи его нос с огромными ноздрями и бесстыдный рот и то, как он передо мной волосатыми руками раскладывает у себя на коленях салфетку, почувствовал, что от ревности больше не могу сдержаться и все закончится плохо. «Детка», — говорил он официанту, промакивая губы, подобно актерам в голливудском фильме, салфеткой. Я снова сдержался и дотерпел до середины обеда. Но водка, вместо того чтобы избавить меня от злобных мыслей, извлекла их наружу. Тургай-бей учтиво говорил, что проблемы между нами решены и в производстве простыней дела пойдут хорошо, и тут я перебил его: «Важно не это, важнее оставаться хорошими людьми».
— Кемаль-бей, — произнес он медленно, взглянув на мой стакан ракы, — я уважаю вас, вашего отца, вашу семью. У всех нас бывали трудные дни. В этой бедной, но прекрасной стране есть только одна милость, которую Аллах посылает самым любимым своим рабам, — быть богатыми. Так давайте отбросим гордыню и будем молиться. Только так мы сможем остаться хорошими людьми.
— Я не знал, что вы такой набожный, — насмешливо сказал я.
— Дорогой Кемаль-бей, в чем я провинился перед вами?
— Тургай-бей, вы обидели одну девушку из моей семьи. Вы плохо обошлись с ней и даже пытались предложить ей деньги. Фюсун из «Шанзелизе» — наша близкая родственница по материнской линии.
Лицо его мгновенно побледнело, он уставился в стол. И тогда я понял, что завидую ему. Не потому, что он встречался с Фюсун до меня, а потому, что сумел, залечив любовные раны, вернуться к нормальной жизни состоятельного человека.
— Я не знал, что она ваша родственница, — выдавил он из себя с невероятным усилием. — Мне очень стыдно. Если ваша семья отныне не желает меня видеть и если именно поэтому меня не пригласили на помолвку, признаю вашу правоту. Ваш отец и брат тоже такого мнения? Что будем делать? Расторгаем контракт?
— Расторгаем, — поддакнул я, но, еще не договорив, уже раскаялся.
— В таком случае инициирует расторжение ваша сторона. — Тургай-бей нервно закурил, достав сигарету из красной пачки «Мальборо».
К любовной боли добавился стыд за совершенное только что. На обратном пути я сам сел за руль автомобиля, хотя был очень пьян. Для меня особым удовольствием с восемнадцати лет было водить машину по Стамбулу — особенно вдоль Босфора и крепостных стен. Однако на этот раз, из-за разразившейся катастрофы, удовольствие превратилось в пытку. Город утратил для меня свою красоту, и, чтобы все это поскорее закончилось, я изо всех сил давил на газ. Проехав под пешеходными мостами перед Новой Мечетью в Эминёню, даже чуть было не сбил переходившего улицу человека.
Добравшись до конторы, я решил, что лучшее в сложившейся ситуации — убедить себя и Османа в положительной стороне прекращения сотрудничества с Тургай-беем. Вызвая Кенана, который был прекрасно осведомлен об условиях соглашения о совместных поставках, я сообщил ему, что Тургай-бей желает прекратить с нами сотрудничество по личным причинам. Мой рассказ Кенан выслушал с чрезвычайным интересом. Я поинтересовался, справимся ли мы в одиночку. На это он с ходу ответил: «Нет» и спросил, что же случилось на самом деле. Я повторил: «Мы с Тургай-бе-ем вынуждены разойтись».
— Кемаль-бей, если можно, давайте не делать этого, — сказал Кенан. — Вы уже говорили с братом? — И добавил, что это нанесет серьезный удар не только по «Сат-Сату», но и по другим компаниям и, если мы нарушим указанные в контракте сроки поставки простынь, нас ожидает нелегкое разбирательство в суде Нью-Йорка: — Ваш брат уже знает о случившемся? — опять настойчиво переспросил он. Наверное, сейчас Кенан считал себя вправе побеспокоиться еще и обо мне, потому что от меня сильно разило спиртным. «Обратно пути уже нет, — не покривил я душой. — Мы справимся без Тургай-бея. Что поделаешь?» Я и без Кенана знал, что это невозможно. Но разумная часть моего сознания молчала, всецело подчинившись шайтану, мечтавшему затеять ссору во что бы то ни стало. А Кенан продолжал повторять, чтобы я обсудил проблему с братом.
