Через двенадцать минут я бежал по запрещенным, выделенным мною же на карте города оранжевым улицам, к дому Фюсун на Куйулу Бостан, от которого все это время пытался держаться подальше. Издали я заметил, что на окнах нет занавесок. Позвонил в дверь, но мне никто не открыл. Постучался, сначала тихонько, потом кулаками изо всех сил, и когда все равно дверь не распахнулась, мне показалось, что умираю. «Кто там?» — раздался голос старушки привратницы снизу, из темноты подвала. «А-а! Третья! Так они съехали давеча, нет их!»
Я тут же соврал, что пришел по объявлению снять эту квартиру. Женщина, которой я сунул двадцать лир, открыла мне дверь запасным ключом. Трудно говорить о горьком одиночестве пустых комнат, о жалком виде забытой посуды на бедной, старенькой кухне, об очаровании облупившейся краски в ванной, где моя потерянная возлюбленная мылась долгие годы, и когда-то пугавшей её газовой колонки, о шурупах в стенах, о следах зеркал и рамок, висевших на этих шурупах двадцать лет. Я изо всех сил пытался удержать в памяти каждую деталь: запах в комнатах, тень Фюсун, мелькнувшую в углу, расположение самих комнат и стен в квартире, где она провела всю жизнь и стала собой, местами осыпавшуюся штукатурку. Мне даже удалось оторвать и спрятать в карман большой кусок обоев. Ручку двери маленькой комнаты, которая, видимо, была комнатой Фюсун, я тоже положил себе в карман — ведь она прикасалась к ней восемнадцать лет. Фарфоровый наконечник от сливного бачка в ванной тоже остался у меня в руке, едва я дотронулся до него.
Из брошенной в углу кучи бумаг и мусора я вытащил и опустил в карман отломанную руку куклы, два больших слюдяных шарика из детской игры и шпильки — несомненно, они принадлежали именно ей. Когда я останусь один, эти предметы подарят мне некоторое утешение. Такая мысль придала сил, и я спросил у привратницы, почему прежние съемщики съехали после того, как провели здесь столько лет. Она сказала, что они постоянно препирались с хозяином дома по поводу квартплаты. «Можно подумать, в других районах дешевле!» — пожал я плечами, и добавил, что деньги — бумага, а цены все время растут. «А куда переехали бывшие жильцы?» — «Это нам неизвестно, — ответила привратница. — Уехали разобиженные. На нас, на хозяина. Двадцать лет жили-жили, а тут поссорились и съехали».
Оказалось, я все время лелеял надежду, что когда-нибудь приду сюда, позвоню в дверь, буду умолять открыть мне и увижу Фюсун. Сейчас меня лишили последней надежды, и это было невыносимо.
Спустя восемнадцать минут я лежал в нашей кровати с вещами из покинутой квартиры. Пока держал предметы, которые творили Фюсун, пока гладил их, рассматривал и прикладывал к шее, плечам, обнаженной груди и животу, скрытые в них воспоминания вновь пробудились в памяти, не потеряв способности утешать.
38 Последний праздник лета
Прошло много времени. Не возвращаясь в контору, я направился домой, на проспект Тешвикие, где вовсю готовились встречать гостей. «Я несколько раз звонила тебе на работу, мне все время отвечали, что тебя нет, — сказала Сибель. — Хотела спросить тебя про шампанское».
Я улизнул к себе в комнату, не проронив ни слова. Помню, бросился на свою постель, чувствуя себя несчастным, с мыслью о том, что вечер пройдет отвратительно. Меня унижало в собственных глазах то, что я искал утешения в вещах Фюсун, но одновременно это открыло мне двери в другой мир, откуда не хотелось возвращаться. Я чувствовал, что не смогу сыграть роль богатого, разумного, веселого, довольного жизнью, здорового молодого мужчины, который должен будет показаться перед гостями, к приходу которых так основательно готовилась Сибель. К тому же, будучи хозяином дома, нельзя вести себя словно капризный, всем недовольный подросток. Сибель, знавшая о моей тайной болезни, имя которой мы с ней так и не определили, не обратила бы на неё внимания, но от гостей, жаждущих веселья на последнем празднике лета, этого ожидать было нельзя.
В семь часов вечера, когда все собрались, я, как радушный хозяин, показал им бар, где стояли импортные напитки, продававшиеся из-под полы в стамбульских барах, и налил всем выпить. Помню, потом какое-то время возился с пластинками и поставил «Sergeant Pepper» и «Simon and Garfunkel», обложки которых мне понравились больше других. Затем танцевал с Сибель и Нурджихан. Выяснилось, что Нурджихан в конце концов выбрала не Заима, а Мехмеда, но Заим, кажется, нисколько не обиделся. Когда Сибель, нахмурившись, сказала о своих подозрениях, что Нурджихан переспала с Заимом, я даже не попытался понять, почему это так беспокоит мою невесту. Весь мир был прекрасным, а теплый пойраз, дувший со стороны Босфора тем летним вечером, тихо колыхал листья платанов во дворе мечети Тешвикие, отчего они приятно и тихо шелестели, — звук их шелеста я помнил с самого детства. Когда солнце клонилось к закату, ласточки начинали с криками низко носиться над землей, над мечетью и над крышами сохранившихся с тридцатых годов деревянных домов. Чем темнее становилось, тем ярче синели экраны телевизоров в окнах обитатели Нишанташи, так и не уехавших на дачу. Какая-то девушка, скучающая на одном балконе, и грустный отец семейства — на другом задумчиво смотрели на улицу и проезжающие машины. А я взирал на всю эту картину так, будто на ней были изображены только мои чувства, и боялся, что никогда не сумею забыть Фюсун. Сидя в прохладе на балконе и иногда благосклонно слушая тех, кто выходил ко мне поболтать, я напился в стельку.
Заим пришел с симпатичной девочкой, радостной, так как она получила высокие оценки за вступительный экзамен. Её звали Айше, мы немного с ней поговорили о том о сем. Приятель Сибель, занимавшийся импортом кожаных изделий, немного стеснялся, зато хорошо пил, — за компанию я пропустил с ним пару-другую стаканчиков. Когда все окутала бархатная тьма, Сибель вышла ко мне и сказала: «Ты ставишь нас в неловкое положение. Побудь немного с гостями». И мы с ней, обнявшись, прокружили медленный, безнадежный, но показавшийся всем очень романтичным танец. Полутемная гостиная квартиры, где я провел детство и всю жизнь — часть ламп погасили, — была сейчас совершенно не такой, как обычно, краски и звуки казались чужими, и у меня возникло такое чувство, будто кто-то хочет отнять мой мир, поэтому, танцуя с Сибель, я обнимал её изо всех сил. Так как к концу лета и ей передалась большая часть моей тоски, отчаяния и, соответственно, развившейся тяги к алкоголю, милая моя невеста тоже едва стояла на ногах.
Выражаясь языком тогдашних колумнистов, ведущих рубрик светских сплетен, «глубокой ночью под воздействием алкоголя» вечеринка приняла нежелательный оборот. Повсюду валялись осколки бутылок, бокалов и пластинок; некоторые пары, под влиянием европейских модных журналов о светской жизни, но больше из желания выставить напоказ свои отношения, начали при всех целоваться, а другие уединились в наши с братом комнаты, но там просто заснули от спиртного. Однако создавалось такое ощущение, что в атмосфере вечеринки витал страх. Этих развеселых богатых молодых людей словно бы пугало, что модные развлечения и молодость скоро закончатся. Восемь-де-сять лет назад, когда я только начал устраивать такие вечеринки прежде чем родители приедут с дачи, во всеобщем веселье чувствовалось нечто анархическое по отношению к старшим; тогда приятели мои царапали и били дорогие приборы на кухне, разливали духи, включали электрические сушилки для обуви, вытаскивали из шкафов родительские шляпы, галстуки-бабочки и одежду, под пьяный хохот компании цепляли все подряд друг на друга, успокаивая себя тем, что их гневный разгул — политического характера.
