Ощущая утреннюю прохладу я пошел в парикмахерскую «Венера» и там встретил вчерашнего человека — того, кто наступил на сигарету Джанан. Его брили, и все лицо у него было в пене. Я сел в кресло и стал ждать своей очереди, но тут я с ужасом уловил запах пены для бритья. Наши взгляды встретились в зеркале, и мы улыбнулись друг другу. Конечно, именно он отведет нас к Доктору Нарину.
8
Мы ехали к Доктору Нарину. Джанан сидела на заднем сиденье длинного «шевроле» шестьдесят первой модели, словно испанская принцесса, нетерпеливо обмахиваясь, как веером, газетой «Почта Гудула», а я на переднем сиденье считал призрачные деревни, утомленные мосты и печальные городки. Водитель наш, благоухавший «ОПА», был неразговорчивым, ему нравилось крутить ручку радио и слушать одни и те же новости и отличавшиеся друг от друга прогнозы погоды. В центральных районах Анатолии ожидались дожди. Дождей не ожидалось.
В западных районах Анатолии идут грозовые дожди. Наблюдается переменная облачность. Ясно. Мы ехали шесть часов под этими проливными ливнями и переменной облачностью. И когда последний ливень, безжалостно молотивший по крыше «шевроле», закончился, мы, словно в сказке, очутились в совершенно иной стране.
Тоскливая музыка автомобильных дворников смолкла. Блистающее солнце в этом геометрически ровном мире вот-вот собиралось зайти за горизонт в левом окне в форме крыла бабочки. Прозрачная, как хрусталь, яркая и безмолвная страна, поведай нам свои тайны! Деревья в капельках воды сияли сочными красками. Птицы и бабочки — разумные и спокойные — пролетали перед нами, не касаясь лобового стекла. Мне хотелось спросить: где сказочный великан волшебной Страны Вневременья? И за каким деревом прячутся лиловая ведьма с розовыми карликами? Я только собирался сказать, что нигде не вижу никаких надписей и знаков, как вдруг мимо нас по сверкавшему асфальту беззвучно проехал грузовик, на кузове которого было написано: «Прежде чем обогнать слева, подумай!» Мы проехали через маленький городок, затем повернули налево и въехали на проселочную дорогу. Поднялись на холмы и проехали мимо затерянной, полустершейся в сумраке деревни, за темный лес, и остановились перед домом Доктора Нарина.
Деревянный дом походил на старый деревенский особняк, перестроенный в отель под названием типа «Люкс-Палас» или «Комфорт-Палас» после того, как из-за переездов, смертей и невзгод большая семья рассеялась по миру. Но рядом не было видно ни поливальных машин, ни пыльных тракторов, ни муниципальной пожарной башни, ни ресторанчика «Гриль», что характерно для таких отелей. Только одиночество… На верхнем этаже было четыре окна, вместо обычных для таких особняков шести, и из трех окон на нижние ветки платанов, растущих напротив дома, падал апельсиново-желтый свет. Только шелковица едва виднелась в полутьме. Занавески зашевелились, стукнуло окно, послышались шаги, звонок; тени зашевелились, отворилась дверь, нас вышел встречать сам Доктор Нарин.
Он был высокого роста, с величественной осанкой, в очках, и хорошо выглядел для своих шестидесяти пяти-семидесяти лет. У него было незапоминающееся лицо, бывает, иногда трудно вспомнить, носит хорошо знакомый вам человек усы или нет. Позднее, в комнате, Джанан сказала: «Я боюсь», но, по-моему, она сказала это от любопытства, а не от страха.
Мы поужинали вместе с семьей за длинным-предлинным столом при свете керосиновых ламп, бросавших длинные теки на стены. У него было три дочери. Младшая, Гюлизар, казалась мечтательной и скромной и, несмотря на зрелый возраст, была не замужем. Средней сестре, Гюлендам, видимо, ближе был муж-врач, сопевший напротив меня, а не отец. А старшая сестра, красавица Гюльджихан,
[27]
видимо, давно развелась с мужем, — это я понял из разговора двух ее послушных, тихих дочерей, двух маленьких розовых бутончиков шести и семи лет. Она была миниатюрной женщиной, невысокого роста, но от нее исходила некая угроза — всем своим видом она давала понять, что может устроить истерику в любую минуте Она словно говорила всем: «Смотрите, если вы расстроите меня, я разрыдаюсь». За другим концом стола сидел адвокат из города, который мы проезжали, — я так и не запомнил его название, — он рассказывал историю о некой земельной судебной тяжбе, в которой были замешаны и борьба партий, и политика, и взяточничество, и даже смерть. Он был рад, что Доктор Нарин оправдал его ожидания и слушает историю с любопытством, взглядом одобряя адвоката, хотя оба сокрушались из-за происходящего. Рядом со мной сидел старик. Он был из тех пожилых людей, кому выпала возможность прожить последние годы в счастье, с любовью наблюдая за шумной жизнью своей большой и крепкой семьи. Неясно было, кем он доводился этой семье, но счастье его было полным — рядом с его тарелкой лежал маленький транзистор. Я несколько раз замечал, как он прикладывал транзистор к уху — наверное, плохо слышал — и внимательно что-то слушал. Потом он поворачивался к Доктору Нарину и ко мне, сообщая: «Из Гудула новостей нет!» — и улыбался, демонстрируя вставную челюсть. Вдруг, ни с того ни с сего, старик заявил: «Доктору нравятся споры на физиологические темы. А еще он обожает молодых людей, как вы. Вы так похожи на его сына!»
Воцарилось долгое молчание. Я решил, что мать девочек сейчас заплачет, и заметил искорки гнева в глазах Доктора Нарина. Откуда-то из другой комнаты было слышно, как настенные часы пробили девять, напоминая, что жизнь и время быстротечны.
Рассматривая стол, комнату, предметы, людей и еду, я постепенно замечал, что нас окружали многочисленные знаки — следы зародившихся в особняке грез или воспоминаний о некогда пережитых событиях. Иногда долгой ночью, когда мы ехали в автобусе, стюард по прихоти увлекшихся пассажиров ставил в магнитофон второй фильм, и нас с Джанан на несколько минут охватывали усталость и безвольная зачарованность, какое-то осознанное, но бесцельное безволие; тогда мы предавались некой игре, не понимая ее случайного значения, и, сбитые с толку тем, что вновь приходится проживать некогда прожитые нами в других автобусах минуты, чувствовали, что вот-вот познаем тайну скрытой, никем не познанной геометрии, именуемой жизнью. Но всякий раз, когда мы стремились постичь скрытый смысл теней деревьев, бледных лиц людей с пистолетами и красных яблок, мы внезапно замечали, что раньше уже видели этот фильм!
Подобное чувство охватило меня после ужина. Некоторое время по приемнику старика мы слушали радиоспектакль — один из тех, что я слушал в детстве. Гюлизар принесла нам давно не выпускавшиеся конфеты с кокосовым орехом и карамельки «Новая жизнь» в такой же серебряной сахарнице, какую я видел дома у дяди Рыфкы. Гюлендам предложила кофе, а мама девочек спросила, не хотим ли мы еще чего-нибудь. На журнальных столиках и на полках зеркального шкафа с открытой дверцей лежали популярные комиксы. Доктор Нарин выпил кофе, завел стенные часы — он выглядел таким милым и таким нежным, что напомнил мне счастливых отцов семейств, изображенных на билетах Национальной лотереи. Налет этой патриархальной благости и порядка ощущался во всем — в занавесках с вышитыми по краям тюльпанами и гвоздиками, в старинных газовых печках, какими теперь никто не пользовался, в лампах, умерших вместе с погасшим светом. Доктор Нарин взял меня за руку и подвел к барометру, висевшему на стене. И попросил три раза постучать по тонко му стеклу. Я постучал. Стрелка дрогнула, и барометр мужским голосом произнес: «Завтра погода опять испортится!»
