«Что касается меня, сударь, то, по моему мнению, юноша ищет что-то, что утолит его грусть. Я не знаю, что он ищет, но думаю, что он и сам не знает».
Однажды наш бесцельно бродивший по улицам Стамбула Мехмед, за которым Серкисов следил в тот день с близкого расстояния, нашел то, что могло утолить его грусть и хоть немного успокоить душу, нашел на стоянке автобусов, точнее, в самих автобусах. Без сумки, которая свидетельствовала бы о сборах, без билета, который обозначил бы цель путешествия, Мехмед, поддавшись какому-то порыву, наобум сел в автобус, который должен был вот-вот отъехать от автовокзала, и Серкисов, поколебавшись немного, прыгнул в «Магирус» вслед за ним.
Понятия не имея о цели поездки, не ведая, куда их везут, они многие недели путешествовали из города в город, со стоянки на стоянку, из автобуса в автобус. Отчеты, написанные Серкисовым вкривь и вкось в трясущихся креслах автобусов, искренне свидетельствовали об очаровании этих непонятных путешествий и бесцельных поездок: они видели путешественников, потерявших дорогу и чемоданы, сумасшедших, путавших века; они встречали пенсионеров, торговавших календарями, энтузиастов, отправлявшихся служить в армии, молодых людей, сообщавших о приближении конца света. Они ели в столовых на автовокзалах вместе с помолвленными молодыми людьми, с помощниками ремонтных мастеров, с футболистами, торговцами поддельными сигаретами, с наемными убийцами, учителями начальной школы, директорами кинотеатров, они спали в залах ожидания, в креслах автобусов, в объятиях сотен людей. Они ни разу не переночевали в отеле. И ни с кем не завели постоянных отношений или дружбы. И ни разу не отправлялись в дорогу, осененные какой-либо целью.
«Сударь, единственное, что мы делаем, это выходим из одного автобуса и садимся в другой,
— писал Серкисов. —
Мы чего-то ждем, может быть, какого-то чуда, может быть — какого-то света, может быть — Ангела, а может — несчастный случай, я не знаю — чего, но писать могу только так… Мы словно ищем знаки, что уведут нас в неизвестную страну, но нам не везет. Мы до сих пор ни разу не попали ни в одну аварию, и это говорит о том, что нас, наверное, охраняет какой-то Ангел. Не знаю, заметил ли молодой человек мое присутствие. Не знаю, смогу ли я выдержать до конца».
Он не выдержал. Через неделю после написания этого бессвязного письма Мехмед во время ночной стоянки бросил недоеденный суп и прыгнул в отправлявшийся автобус с надписью «Голубая дорога», а Серкисов, хлебавший тот же суп за столиком в углу, растерянно смотрел беглецу вслед. Затем спокойно доел суп и, честно, не стесняясь, сообщил обо всем Доктору Нарину. Что ему теперь делать?
После этого ни Доктор Нарин, ни Серкисов, которому было велено продолжать наблюдения, не смогли выяснить, что делает Мехмед.
Серкисов убил еще шесть недель на автовокзалы, билетные кассы, кофейни, где собирались водители; предчувствуя что-то, он ездил по местам дорожных аварий и искал среди тел погибших Мехмеда, пока не нашел парня, которого принял за Мехмеда. По другим письмам из автобусов я понял, что в это же время Доктор Нарин срочно отправил вслед за сыном и другие «часы». Когда писалось одно из этих писем, автобус на полном ходу врезался в повозку с лошадью, и пунктуальное сердце Зенита остановилось от потери крови, а недописанное письмо дирекция автобусной компании «БЫСТРАЯ ДОРОГА» отправила Доктору Нарину.
На место аварии, завершившей первую жизнь Мехмеда под именем Нахита, Серкисов смог попасть только спустя четыре часа после произошедшего. Автобус под названием «Экспресс-безопасность» въехал в цистерну с типографскими чернилами, на миг озарился чернотой окатившей его жидкости, а затем зарделся в ночи ясным пламенем и сгорел. Серкисов писал, что «обгоревшего до неузнаваемости несчастного и сумасбродного Нахита» он опознать не смог, но у него есть единственное доказательство того, что это Нахит — его удостоверение личности, волею судьбы уцелевшее. Оставшиеся в живых подтвердили, что юноша сначала сидел в кресле номер тридцать семь. Если бы Нахит сидел в тридцать восьмом кресле, то спасся бы, не получив ни единой царапины. Сидевшего в кресле номер тридцать восемь выжившего парня по имени Мехмед, который, как Серкисов выяснил у пассажиров, был ровесником Нахита, сыщик искал у него на родине, в Кайсери, желая расспросить о последних часах жизни Нахита, но так и не нашел. Так как парень выжил в столь ужасной катастрофе, но до сих пор не вернулся к родителям, в слезах ожидавшим его, решили, что авария сильно потрясла его, но Серкисова это не интересовало. Раз молодой человек, которого он выслеживал много месяцев, погиб, то он, Серкисов, ждет дальнейших указаний и денег от Доктора Нарина, он готов наблюдать за кем-нибудь еще. Ведь наблюдения показали, что Анатолия, а может быть, вся Средняя Азия и Балканы кишат сумасшедшими молодыми людьми, читающими такого рода книги.
Когда вести о смерти сына, а потом и его обугленное тело добрались до дома, Доктор Нарин дал волю гневу. Гнев не смягчало и убийство дяди Рыфкы, просто объект гнева стал менее ясен, и ненависть его обратилась теперь на все общество. После похорон сына Доктор Нарин, воспользовавшись помощью пенсионера с обширными связями, бывшего полицейского, который к тому же вел его дела в Стамбуле, нанял семерых новых сыщиков, пожаловав им кодовые имена по маркам различных часов, что было в его стиле. Кроме того, он стал развивать отношения с другими обиженными торговцами, протестуя против Великого Заговора и их общих врагов, и начал получать от них отрывочные письма-донесения. Эти люди, постепенно закрывшие свои лавки из-за конкуренции с международными компаниями, производившими печи, мороженое, холодильники, газированную воду, гамбургеры и занимавшимися ростовщичеством, осыпали бранью молодых людей, читавших не только книгу дяди Рыфкы, но и другие книги, казавшиеся им странными и чуждыми; а если они получали поддержку со стороны Доктора Нарина, они следили за жизнью молодых людей и с удовольствием брали на себя труд писать полные гнева и навязчивых идей отчеты.
Я просмотрел эти отчеты, пока ел ужин, который Гюлизар принесла на подносе, сказав: «Отец решил, что вы не захотите прерывать работу». Я хотел найти подтверждение тому, что где-то в провинциальном городке, в душном студенческом общежитии, в дальнем стамбульском квартале, живет кто-то, кто, как и я, прочитал эту книгу, а один из шпионов Доктора Нарина увидел это и проследил за ним… Перелистывая страницы в надежде найти товарища по духу, я прочитал о нескольких интересных случаях, — меня охватывал ужас, но я не понимал, насколько эти люди близки мне по духу.
Например, один студент-ветеринар, отец которого был угольщиком в Зонгулдаке, едва начав читать книгу, утратил желание заниматься чем-либо, кроме удовлетворения обычных человеческих потребностей, и посвящал все время чтению книги. Этот молодой человек иногда перечитывал одну и ту же страницу по тысяче раз. Больше он не делал ничего. А лицейский преподаватель математики, алкоголик, не скрывавший склонности к самоубийству, последние десять минут каждого урока читал по несколько предложений из книги и истерично хохотал, — это длилось до тех пор, пока его ученики не взбунтовались. Юноша из Эрзурума, изучавший экономику, покрыл стены своей комнаты в общежитии страницами книги, вместо обоев, что привело к конфликту с соседями по комнате; один из них стал жаловаться, что книга порочит Пророка Мухаммеда, и начальник общежития, который был слепым, встал на стул и, забравшись в угол между печной трубой и потолком, попытался с лупой читать книгу, благодаря чему о ней узнал один несчастный сантехник, доложивший об этом случае Доктору Нарину. Но я не был уверен, что книга, испортившая жизнь молодому человеку из Эрзурума и положившая начало теме «не обратиться ли в прокуратуру», была книгой дядей Рыфкы.
