Во время одной из тех поездок, оживавших в моем воображении, я заметил, что из-за слишком горячей печки у Джанан вспотели лоб и виски, а волосы слиплись, и, осторожно стирая капельки пота купленным в Кютахье носовым платком с изразцовым узором, я увидел на лице моей любимой, пребывавшей в мире снов — конечно, благодаря светившим на нас голубоватым огням какой-то заправки, которую мы проезжали, — ощущение счастья и выражение растерянности. Потом, когда автобус остановился, а мы сидели в ресторанчике, Джанан в насквозь промокшем от пота ситцевом платье пила стаканами чай, радовалась и, улыбаясь, сказала, что ее во сне целовал в лоб отец, а потом она поняла, что это был не отец, а почтальон из страны света. Обычно, поулыбавшись, Джанан мягким движением руки заправляла волосы за уши, и всякий раз, когда я видел это, частички моего разума, моего сердца и моей души таяли, прежде чем исчезнуть в темной ночи.
Я почти вижу, как некоторые читатели мрачно хмурят брови и расстраиваются, поняв, что я творю с воспоминаниями о тех ночах в моем разуме, моем сердце и моей душе. Мой терпеливый читатель, все чувствующий и все понимающий читатель, поплачь обо мне, если можешь, но смотри не забудь, что человек, из-за которого ты будешь плакать, — убийца. Или, если слез нет, но тебе известны какие-нибудь смягчающие обстоятельства, я хочу, чтобы ты добавил их в эту книгу, в которой я так запутался.
Хотя я впоследствии женился, я знал, что все, что я буду делать до конца своих дней, который, как мне кажется, недалек, будет так или иначе связано с Джанан. До женитьбы и спустя многие годы после того, как моя жена с легкостью поселилась у меня в квартире, оставшейся после отца и опустевшей после смерти матери, я отправлялся в долгие автобусные путешествия, надеясь встретиться с Джанан. Потом я стал замечать, что автобусы стали больше, внутри салонов пахнет антисептиком, а двери беззвучно открываются и закрываются одним нажатием кнопки; что водители сменили поношенные пиджаки и потные рубашки на форму с погонами, как у летчиков, а удалые стюарды стали вежливее и бреются каждый день; что места стоянок теперь светлее, веселее и чище, но похожи одна на другую, а асфальтовые дороги стали шире. Но я нигде не встретил ни Джанан, ни ее следов. Я перестал искать ее и ее следы. Чего бы я только не отдал за какую-нибудь безделушку из той жизни, проведенной вместе с ней в автобусах; за то, чтобы встретить одну из пожилых женщин, с которыми мы разговаривали где-нибудь на автовокзале, держа в руках стаканчики чая; увидеть бы частичку того света, который, я уверен, отражался от ее лица на моем! Казалось, мир вокруг стремился заставить меня забыть нас и наши воспоминания, — так новые дороги, утыканные дорожными знаками, мигающими огнями и безжалостными рекламными щитами, скрыли от нас воспоминания молодости.
Вскоре после одного из таких омрачавших мне душу путешествий я получил известие о том, что Джанан вышла замуж и уехала из страны. Ваш герой — женатый человек, отец ребенка, примерный семьянин и убийца — возвращался однажды вечером домой с работы из городского проектного управления. В руках — сумка, в сумке «Милка» для ребенка, в сердце — тучи уныния, на лице — застывшее выражение усталости; когда он стоял на переполненном пароме из Кадыкёя,
[47]
он внезапно столкнулся лицом к лицу с болтливой однокурсницей с архитектурного факультета. «А Джанан, — сказала она, перечислив все браки учившихся с ней девушек, — вышла замуж за доктора из Самсуна, они поселились в Германии». Когда я отвернулся от женщины и стал смотреть в иллюминатор, надеясь, что не услышу от нее новостей похуже, я увидел снаружи дымку, очень редко по вечерам опускавшуюся на Стамбул и Босфор. И убийца спросил себя: «Это туман? Или безмолвие несчастной души?»
Я не расспрашивал ее, потому что я понял, что мужем Джанан стал тот самый красивый широкоплечий доктор из Самсуна, работавший в муниципальной больнице и сумевший, в отличие от всех остальных, жить счастливо и спокойно, пережив и восприняв книгу совершенно по-другому. Я даже стал пить, чтобы безжалостная память постоянно не напоминала мне о печальных подробностях нашего с ним «мужского» разговора о смысле жизни и книги; но выпивка ни к чему хорошему не приводила.
Посте того как дом успокаивался, и единственно, что напоминало мне о суматохе дня, была пожарная машина моей дочери с двумя отломанными колесами и ее синий медведь, сидевший вверх ногами и глядевшей на выключенный телевизор, я приходил со стаканом ракы, которую тщательно смешивал на кухне, вежливо садился рядом с медведем, включал телевизор, убавлял звук и, выбрав не слишком пошлую картинку, смотрел на экран сквозь пелену тумана, пытаясь определить цвета тумана в своей голове.
Не жалей себя. Не верь в то, что твоя личность и твое существование единственны и неповторимы. Не жалуйся, что сила твоей любви не была оценена. Однажды, в давние времена, я прочел книгу, вы знаете; я влюбился в девушку; пережил что-то нечто серьезное. Она не поняла меня… Исчезла… Интересно, что они сейчас делают? Джанан в Германии… на Банхофштрассе… Интересно, как там она… Ее доктор-муж… Не думай об этом. Смазливый тупица-доктор… Всегда читает книги с карандашом… Не думай об этом… Он приходит вечером домой… Джанан его встречает… Красивый дом… Новая машина… И двое детей… Не думай об этом… Дурень-муж… А вдруг меня отправят в Германию с делегацией строителей для обмена опытом… И однажды вечером мы встретимся в консульстве… Привет… Ты счастлива?.. Я очень тебя любил… А сейчас? Я все еще люблю тебя… Я люблю тебя… Я готов все бросить… Я могу остаться в Германии… Я так люблю тебя… Я стал убийцей ради тебя… Нет, не говори ничего… Ты такая красивая… Не думай об этом… Никто не будет любить тебя так, как я. Ты помнишь, однажды, когда у автобуса лопнула шина, мы среди ночи оказались в толпе пьяных гостей свадьбы… Не думай…
Иногда я, напившись, засыпал, а когда спустя несколько часов просыпался, то видел, что синий медвежонок, стоявший на голове, когда я садился на диван, теперь сидит ровно и смотрит телевизор, и я удивлялся: интересно, в какой момент я усадил медведя на его кресле ровно? А иногда, рассеянно посмотрев пару клипов каких-нибудь иностранных песен, я вспоминал, что мы с Джанан слушали эту песню вместе, в кресле автобуса, когда я чувствовал, что наши тела слегка прикасаются друг к другу и на моем плече — жар ее хрупкого плеча. Смотри, смотри, как я сижу и плачу, слушая музыку, которую мы когда-то слышали вместе. Однажды я раньше жены услышал, что дочка отчего-то кашляет у себя в комнате, и, взяв на руки проснувшуюся малышку, принес ее в гостиную. И пока она смотрела на экран, я, с благоговением разглядывая ее руки — безупречные копии рук взрослого человека, и поразительные изгибы ее пальчиков и ногти, задумался о книге, именуемой жизнь… И вдруг моя дочка сказала:
— Дяде сделали пиф-паф!
Мы с интересом смотрели в лицо потерявшего надежду, невезучего человека, которому сделали «пиф-паф».
Пусть внимательный читатель, который следит за моими приключениями, заметив, что по ночам я предаюсь выпивке, не считает, что я махнул на себя рукой и мне тоже давно сделали «пиф-паф». Как большинство мужчин, я тоже разочаровался в жизни, не дожив до тридцати пяти лет, но все-таки я мог держать себя в руках и благодаря чтению наводить некоторый порядок в голове.
