Ипек почувствовала, что Кадифе прикладывает огромные усилия, чтобы продолжать играть свою роль.
— Вы очень сообразительная, Кадифе, — сказал Сунай.
— Это вас пугает? — спросила Кадифе натянуто и гневным голосом.
— Да! — игриво ответил Сунай.
— Вы боитесь не моей сообразительности, а того, что я — личность, — сказала Кадифе. — Дело в том, что в нашем городе мужчины боятся не женской сообразительности, а того, что женщины будут ими командовать.
— Как раз наоборот, — сказал Сунай. — Я устроил этот переворот, чтобы вы, женщины, командовали собой сами, как европейские женщины. Поэтому я хочу, чтобы вы сейчас открыли голову.
— Я открою голову, — сказала Кадифе. — Но чтобы доказать, что я сделала это не под вашим давлением, не из желания подражать европейцам, после этого я повешусь.
— Но вы очень хорошо знаете, что европейцы будут вам аплодировать из-за того, что вы, покончив с собой, поведете себя как личность, не так ли, Кадифе? Не укрылось от взгляда то, что и на том пресловутом тайном собрании в отеле «Азия» вы повели себя очень увлеченно, чтобы отправить обращение в немецкую газету. Говорят, что вы организовывали девушек, совершающих самоубийство, так же как и девушек с закрытой головой.
— Только одна девушка боролась за платок и покончила с собой. Это Теслиме.
— А вы сейчас будете второй…
— Нет, я открою голову до того, как совершу самоубийство.
— Вы хорошо подумали?
— Да, — ответила Кадифе. — Я очень хорошо подумала.
— Тогда вы должны были подумать и вот о чем. Самоубийцы отправляются в ад. Вы что же, убьете меня со спокойным сердцем, потому что считаете, что все равно попадете в ад?
— Нет, — ответила Кадифе. — Я не верю, что, покончив с собой, попаду в ад. А тебя я убью, чтобы избавиться от такого паразита, врага нации, веры и женщин!
— Вы смелая, Кадифе, и говорите откровенно. Но самоубийство запрещается нашей религией.
— Да, в Священном Коране сура «Ниса» повелевает: "Не убивайте себя", — сказала Кадифе. — Но это не означает, что Всемогущий Аллах не простит юных девушек, убивших себя, и отправит их в ад.
— Значит, таким образом вы искажаете смысл текстов Корана.
— Верно как раз противоположное, — сказала Кадифе. — Некоторые девушки в Карсе убили себя потому, что не могли закрывать головы, так как им этого хотелось. Великий Аллах справедлив и видит, какие муки они терпят. Когда в моем сердце есть любовь к Аллаху, я уничтожу себя, как они, потому что в этом городе Карсе мне нет места.
— Вы знаете, что это рассердит наших религиозных предводителей (начальников), которые зимой, под снегом, приехали сюда, чтобы отговорить от самоубийства находящихся в безвыходном положении женщин этого нищего города Карса, не так ли, Кадифе?.. Между тем как Коран…
— Я не буду обсуждать мою религию ни с атеистами, ни с теми, кто от страха делает вид, что верит. И к тому же давайте закончим этот спектакль.
— Вы правы. А я начал этот разговор не для того, чтобы повлиять на ваше моральное состояние, а потому, что вы не сможете меня убить спокойно из-за боязни попасть в ад.
— Не беспокойтесь, я убью вас совершенно спокойно.
— Замечательно, — сказал Сунай обидчиво. — А я скажу вам о самом важном выводе, который я сделал за свою двадцатипятилетнюю театральную жизнь. Наш зритель ни в одном произведении не сможет вынести, не заскучав, диалога длиннее, чем этот. Если хотите, не затягивая разговоры, перейдем к делу.
— Хорошо.
Сунай вытащил тот же пистолет марки «кырык-кале» и показал и зрителям, и Кадифе.
— Сейчас вы откроете голову. А потом я дам вам это оружие и вы меня убьете… Поскольку такое впервые происходит в прямом эфире, я еще раз хочу сказать о смысле этого нашим зрителям…
— Давайте не будем затягивать, — сказала Кадифе. — Мне надоели речи мужчин, рассуждающих, почему девушки-самоубийцы совершили это.
— Вы правы, — сказал Сунай, играя оружием в руках. — И все-таки я хочу сказать о двух вещах. Чтобы те, кто верит сплетням, читая новости, которые пишут в газетах, и жители Карса, которые смотрят нас в прямой трансляции, не боялись. Смотрите, Кадифе, это магазин моего пистолета. Как вы видите, он пуст. — Вытащив магазин, он показал его Кадифе и установил на место. — Вы видели, что он пустой? — спросил он, как мастер-фокусник.
— Да.
— И все-таки давайте хорошенько убедимся в этом! — сказал Сунай. Он еще раз вытащил магазин и, как фокусник, показывающий шапку и зайца, еще раз показал его зрителям и установил на место. — Я в последний раз говорю в свою защиту: вы только что сказали, что убьете меня со спокойным сердцем. Вы, должно быть, питаете ко мне отвращение за то, что я, совершив военный переворот, стал тем, кто стрелял в народ, за то, что они не похожи на европейцев, но я хочу, чтобы вы знали, что я это делал также и ради народа.
— Хорошо, — сказала Кадифе. — Сейчас я открою голову. Пожалуйста, смотрите все.
На мгновение на ее лице отразилась боль, и она очень простым движением руки сняла платок, который был у нее на голове.
В зале сейчас не раздавалось ни звука. Сунай какое-то мгновение растерянно смотрел на Кадифе, словно это было что-то совершенно неожиданное. Они оба повернулись к зрителям, словно актеры-любители, которые не знают последующие слова.
Весь Карс долгое время с восхищением смотрел на прекрасные длинные каштановые волосы Кадифе. Операторы, собрав всю свою смелость, впервые сфокусировали объективы на Кадифе и показали ее вблизи. На лице Кадифе показался стыд женщины, которая расстегнула свое платье в толпе. По всему ее виду было ясно, что она очень страдает.
— Дайте, пожалуйста, оружие! — сказала Кадифе нетерпеливо.
— Пожалуйста, — сказал Сунай. Держа пистолет за ствол, он протянул его Кадифе. — Курок вот здесь.
Кадифе взяла пистолет в руку, и тогда Сунай улыбнулся. Весь Карс был уверен, что разговор продлится еще. Может быть, и Сунай, уверенный в этом, сказал было: "У вас очень красивые волосы, Кадифе. Я бы тоже ревниво прятал их от мужчин", — как вдруг Кадифе спустила курок.
Раздался выстрел. Весь Карс был поражен скорее не выстрелом, а тем, что Сунай, содрогаясь, будто и в самом деле был убит, упал на пол.
— Как все глупо! — сказал Сунай. — Они не понимают современное искусство, они не могут быть современными!
Зритель уже было ожидал долгого предсмертного монолога Суная, как Кадифе поднесла пистолет очень близко к нему и выстрелила еще четыре раза. Каждый раз тело Суная в какой-то момент вздрагивало, поднималось и, будто становясь еще тяжелее, падало на пол. Эти четыре выстрела были сделаны очень быстро.
Зрители, ожидавшие от Суная скорее осмысленного монолога о смерти, нежели подражания смертельной агонии, утратили надежду, увидев, что после четвертого выстрела на лице Суная выступила кровь. Нурие-ханым, придававшая такое же значение натуральности событий и спецэффектов, как и тексту, встала и уже собиралась зааплодировать Сунаю, но испугалась его лица в крови и села на свое место.
