— Нет, — сказала Ханде. — Про себя вы меня вините и презираете из-за того, что я отделилась от вас и решила открыть голову. — Она повернулась к Ка. — Иногда девушка, оживающая у меня перед глазами, с непокрытой головой входит в институт, движется по коридорам, входит в наш класс, по которому я очень соскучилась, я даже вспоминаю иногда запах коридоров, тяжелый воздух в аудитории. Именно в этот момент в зеркале, отделяющем аудиторию от коридора, я вижу эту девушку и, поняв, что та, кого я вижу, — не я, а другая, начинаю плакать.
Все решили, что Ханде опять заплачет.
— Я не слишком боюсь быть другой, — сказала Ханде. — Меня пугает то, что я не смогу вернуться в свое нынешнее состояние, и даже то, что я его забуду. Вот из-за этого человек может покончить с собой. — Она повернулась к Ка. — Вы никогда не хотели покончить с собой? — спросила она кокетливо.
— Нет, но после поступков женщин в Карсе начинаешь думать об этом.
— Для многих девушек в нашем положении желание умереть означает стать свободной, хозяйкой собственного тела. Девушки, которых обманули и лишили невинности, девственницы, которых выдают замуж за человека, за которого они не хотят выходить, только поэтому совершают самоубийство. Они расценивают самоубийство как стремление к невинности и чистоте. Вы не писали стихотворений о самоубийствах? — Интуитивно она повернулась к Ипек. — Я не очень утомила вашего гостя? Хорошо, пусть он скажет, откуда появляются стихи, которые «пришли» к нему в Карсе, и я оставлю его в покое.
— Когда я чувствую, что подходит стихотворение, меня переполняет благодарность к тому, кто его послал, потому что я становлюсь очень счастливым.
— Тот, кто заставляет вас концентрироваться на стихотворении, тоже он? Кто он?
— Я чувствую, что стихи мне посылает он, хотя я и не верю.
— Вы не верите в Аллаха или в то, что стихи посылает вам он?
— Стихи посылает мне Бог, — сказал Ка с воодушевлением.
— Он увидел, как здесь поднялось движение сторонников введения шариата, — произнес Тургут-бей. — Может быть, они ему пригрозили… Он испугался и начал верить в Аллаха.
— Нет, это искренне, — сказал Ка. — Я хочу здесь быть как все.
— Вы испугались, я осуждаю вас.
— Да, я боюсь! — в тот же миг воскликнул Ка. — И к тому же очень боюсь.
Он вскочил, словно на него нацелили пистолет. Это повергло в изумление сидевших за столом.
— Что такое? — закричал Тургут-бей, словно почувствовав направленное на них оружие.
— Я не боюсь и ни на что не обращаю внимания, — сказала Ханде сама себе.
Однако она тоже, как и другие, смотрела в лицо Ка, чтобы суметь определить, откуда исходит опасность. Спустя много лет журналист Сердар-бей скажет мне, что лицо Ка в тот момент стало бледным как полотно, но вместо выражения лица человека, которому стало плохо от страха или от головокружения, у него на лице появилось выражение глубокого счастья. Он настойчиво говорил мне, что служанка проходила мимо, как вдруг комнату внезапно заполнил свет и все утонуло в свете. С того дня Ка предстал в его глазах святым. Кто-то из находившихся в комнате в тот момент сказал: "Пришло стихотворение", и все восприняли это с еще большим страхом и волнением, чем если бы на них было направлено оружие.
Позднее, описывая произошедшее в тетради, которую вел, Ка сравнит напряженное ожидание, царившее в комнате, с теми страшными моментами ожидания в детстве во время сеансов вызывания духов. Двадцать пять лет назад мы вместе с Ка, а также вместе с несчастливыми домохозяйками, пианистом, у которого были парализованы пальцы, с раздражительной кинозвездой средних лет (о ней мы спрашивали: "Она тоже придет?") и ее сестрой, которая то и дело падала в обморок, с отставным генералом, который «заигрывал» с увядшей кинозвездой, и нашим другом, который тихонько проводил нас в зал из дальней комнаты, принимали участие в этих вечерах, устраивавшихся оставшейся с юных лет вдовой и сильно располневшей матерью этого нашего приятеля у нее дома, на одной из окраинных улиц Нишанташы. В моменты напряженного ожидания кто-нибудь говорил: "О дух, если ты пришел, подай голос!" — и наступала долгая тишина, а затем слышалось неясное шуршание, скрип стула, стон, а иногда грубый удар ногой о ножку стола, и кто-нибудь в страхе говорил: "Дух пришел". Но Ка был не из тех, кто встречается с духами, и он пошел прямо к двери кухни. На лице его было счастливое выражение.
— Он много выпил, — сказал Тургут-бей. — Помогите ему. — Он сказал это, чтобы выглядело так, будто он посылает к Ка бегущую за ним Ипек. Ка рухнул на один из стульев рядом с кухонной дверью. Он достал из кармана свою тетрадь и ручку.
— Я не могу писать, когда все встали и наблюдают за мной, — сказал он.
— Давай я отведу тебя в другую комнату, — сказала Ипек.
Ипек — впереди, Ка — следом, они прошли через кухню с приятным ароматом, где Захиде поливала хлебный кадаиф сахарным сиропом, и холодную комнату и вошли в полутемную дальнюю комнату.
— Ты сможешь здесь писать? — спросила Ипек и зажгла лампу.
Ка увидел чистую комнату и две застеленные кровати. Он увидел тюбики с кремом, губную помалу, одеколон на подставке, которую сестра Ипек использовала вместо стола и комода, скромную коллекцию бутылок из-под миндального масла и алкогольных напитков, книги, сумку на молнии, коробку из-под швейцарского шоколада, заполненную щетками, ручками, синими камушками от сглаза, бусами и браслетами; Ка сел на кровать, стоявшую у заледеневшего окна.
— Здесь я могу писать, — сказал он. — Не уходи, не бросай меня.
— Почему?
— Я не знаю, — сказал сначала Ка. — Мне страшно, — затем проговорил он.
В этот момент он начал писать стихотворение, начинавшееся описанием коробки из-под шоколада, который в детстве привозил его дядя из Швейцарии. На крышке коробки были виды Швейцарии, как и на стенах чайных в Карсе. Судя по записям, которые потом стал вести Ка, чтобы понять стихотворения, «приходившие» к нему в Карсе, распределить и упорядочить их, из коробки в стихотворении сначала показались игрушечные часы, которые, как через два дня узнает Ка, остались с детства Ипек. И Ка предстоит подумать о том, что она, отправляясь в путь по этим детским часам, говорила что-то о времени в детстве и о времени в жизни.
— Я хочу, чтобы ты от меня совсем не уходила, — сказал Ка Ипек, — потому что я ужасно в тебя влюблен.
— Ты же меня не знаешь, — сказала Ипек.
— Есть два типа мужчин, — сказал Ка поучительно. — Первому до того, как влюбиться, нужно узнать, как девушка ест бутерброды, как расчесывает волосы, какие глупости ее беспокоят, почему она сердится на своего отца, и другие истории и легенды, которые о ней рассказывают. А второй тип — и я из таких — должен очень мало знать о девушке, чтобы влюбиться.
— То есть ты влюблен в меня потому, что совсем меня не знаешь? И ты считаешь, что это и в самом деле — любовь?
