Вновь поднимаясь по лестнице, по которой вчера вечером они поднимались с Мухтаром, он интуитивно попытался перенять манеру поведения людей, работавших здесь, их спокойствие. Через открытые двери он услышал стук печатных машинок, крики разговаривавших по рации и тех, кто звал разносчика чая с лестницы. На скамейках, поставленных перед дверьми, он увидел закованных в наручники кое-как одетых молодых людей с синяками на лицах, ожидавших в очереди на допрос, и постарался не пересекаться с ними взглядом.
Его привели в комнату, похожую на ту, в которой они вчера сидели с Мухтаром, и сказали, что на этот раз он сможет опознать среди задержанных студентов-исламистов, находившихся на первом этаже, убийцу директора педагогического института, которого он не смог опознать вчера по фотографиям, хотя он вчера сказал, что не видел лица убийцы. Ка понял, что после «переворота» полиция перешла под контроль людей из НРУ и что между этими двумя ведомствами существует неприязнь.
Некий сотрудник управления с круглым лицом спросил у Ка, где он был вчера около четырех часов.
Внезапно Ка побледнел. Он произнес было: "Мне сказали, что будет хорошо увидеть шейха Саадеттина-эфенди", как вдруг круглолицый перебил его:
— Нет, до этого!
Увидев, что Ка молчит, он напомнил ему, что он встречался с Ладживертом. Он делал вид, что вообще все знает изначально и расстраивается из-за того, что смутил Ка. Ка и в этом попытался углядеть их доброе намерение. Если бы это был обычный полицейский комиссар, он стал бы утверждать, что Ка скрывает эту встречу, и, хвалясь тем, что полиции все известно, грубо ударил бы его по лицу.
Круглолицый сотрудник управления рассказал о том, какой Ладживерт жестокий террорист, какой великий заговорщик и какой заклятый враг республики, получающий средства от Ирана, таким тоном, будто говорил "Выздоравливайте!". Совершенно очевидно, что именно он убил телевизионного ведущего, и поэтому; было принято решение его арестовать. Он разъезжал по всей Турции и организовывал сторонников введения шариата.
— Кто помог вам с ним встретиться?
— Некий студент из лицея имамов-хатибов, имени которого я не знаю, — ответил Ка.
— Сейчас попытайтесь опознать и его, — сказал круглолицый сотрудник управления. — Будьте внимательнее, вы будете смотреть через наблюдательные; окошки в дверях камер. Не бойтесь, они вас не узнают.
Они отвели Ка вниз по широкой лестнице. Когда сто с лишним лет назад это красивое длинное здание было больницей одного армянского благотворительного фонда, комнаты внизу использовались как спальни медсестер и дровяной склад. Затем, когда в 1940-х годах здание было приспособлено под государственный лицей, стены разрушили и здесь расположилась столовая. В последующие годы многие молодые люди из Карса, которые станут потом марксистами и врагами всего западного, в 1960-е годы, в детстве, глотали здесь айран, приготовленный из сухого молока, присланного ЮНИСЕФ, и первые в своей жизни таблетки с рыбьим жиром, испытывая тошноту из-за их ужасного запаха. Часть этого широкого подвала была теперь превращена в четыре маленькие камеры, выходившие в коридор.
Полицейский, по движениям которого было понятно, что он и раньше это делал, осторожно надел на голову Ка офицерскую фуражку. Сотрудник НРУ с носом, похожим на клюв, который забирал Ка из отеля, со всезнающим видом сказал:
— Они очень боятся офицерской шапки.
Когда Ка приблизился к первой двери справа, полицейский резким движением открыл маленькое окно на железной двери камеры и изо всех сил закричал: "Внимание, офицер!" Ка заглянул внутрь через окошко шириной с ладонь.
В камере размером с большую кровать Ка увидел пятерых человек. Может быть, их было и больше: они сидели друг на друге. Все сидели, прижавшись к грязной стене напротив; они неуклюже построились, так как еще не служили в армии, и закрыли глаза, как их до этого с угрозами научили делать. (Ка почувствовал, что некоторые из них смотрят на него сквозь опущенные веки.) Несмотря на то что с того момента, как произошел переворот, прошло только одиннадцать часов, все они были острижены под ноль и у всех лица распухли от побоев. В камерах было светлее, чем в коридоре, но Ка они показались похожими друг на друга. Он растерялся: его охватило сострадание, страх и стыд. Он обрадовался, что не увидел среди них Неджипа.
Увидев, что он не может никого опознать ни во втором, ни в третьем окошке, сотрудник Национального разведывательного управления с птичьим носом сказал:
— Нечего бояться. И вообще, когда дороги откроются, вы отсюда уедете навсегда.
— Но я не могу никого узнать, — сказал Ка с легким упрямством.
Потом он узнал нескольких человек: он очень хорошо помнил, как первый кричал что-то задиристое Фунде Эсер, когда она была на сцене, и другого, который постоянно выкрикивал политические лозунги. Он подумал, что если он донесет на них, то докажет, что намерен сотрудничать с полицией, и сможет сделать вид, что не знает Неджипа, если они столкнутся (потому что, как бы то ни было, преступления этих молодых людей не были серьезными).
Но он ни на кого не донес. В одной камере некий юноша с лицом, залитым кровью, стал умолять Ка:
— Господин офицер! Не надо сообщать матери.
Очень возможно, что этих юношей избили кулаками и сапогами, под влиянием первого порыва восстания, не используя специальных приспособлений. И в последней камере он не увидел человека, похожего на убийцу директора педагогического института. Он успокоился, что не увидел здесь Неджипа.
Наверху он понял, что круглолицый человек и те, кто отдают ему приказы, твердо решили как можно скорее найти убийцу директора педагогического института и представить его жителям Карса как первый успех переворота, а может быть, и сразу повесить его. В комнате сейчас был еще какой-то отставной майор. Он нашел возможность каким-то образом прийти в Управление безопасности, несмотря на запрет выходить на улицу, он просил отпустить своего племянника, которого задержали. Он просил, чтобы его молодого родственника, по меньшей мере, не пытали и чтобы общество его не обижало, и рассказывал, что нищая мать парня, поверив в ложь, что государство раздает шерстяные пальто и пиджаки бесплатно всем государственным студентам, записала своего сына в училище имамов-хатибов, но на самом деле все они — сторонники Республики и Ататюрка. Круглолицый человек перебил отставного майора.
— Господин майор, здесь ни с кем плохо не обращаются, — сказал круглолицый и отвел Ка в сторону: убийца директора и люди Ладживерта (Ка почувствовал, что тот предположил, что это одни и те же люди), возможно, наверху в городе, среди задержанных на ветеринарном факультете.
Ка вновь посадили в тот же военный грузовик вместе с человеком, забиравшим Ка из отеля, нос у которого был похож на птичий клюв. В дороге Ка почувствовал, что счастлив от красоты пустых улиц, от того, что в конце концов смог выйти из Управления безопасности, и от удовольствия, которое доставляла ему сигарета. Часть его разума говорила ему, что он втайне радуется, что произошел военный переворот и что власть не оказалась в руках сторонников религиозных порядков. Он поклялся, чтобы таким образом успокоить свою совесть, не сотрудничать с военными и полицейскими. В следующий момент ему в голову пришло новое стихотворение, с такой силой и таким странным оптимизмом, что он спросил у носатого сотрудника НРУ:
