Самое большое и пугающее впечатление на посетителей производила игра лиц: на полотне художника было изображено очень много людей, и в зеркале лица этих людей среди толпы, заполняющей город, обретали совершенно другой смысл, на них проявлялись знаки неизвестных миров.
Много лет спустя после того, как хозяин притона исчез в водах Босфора, в этот клуб, потерявший уже свою популярность, пришел комиссар Бейоглу, пытавшийся раскрыть преступление, убийство на улице Шишли; постаревшие женщины заведения поняли по его печальному лицу, что расследование идет трудно. Он сказал, что хотел бы заглянуть в зеркало: когда-то он видел в нем лицо, похожее на лицо одного из подозреваемых. Но оказалось, что неделю тому назад огромное зеркало разбилось вдребезги, со звоном упав на дерущихся посетителей; неизвестно, из-за чего возникла драка: то ли из-за женщин, то ли из-за денег. Зеркала не стало; пропала и загадка картины.
Не рассказчик, а рассказ
Но мой способ письма— это скорее размышление вспух, приправленное причудами автора, и нимало не забочусь я о тех, кто внимает моей истории.
Де Куинси
Галип был уверен, что по одному из продиктованных ему телефонов он найдет Джеля-ля и Рюйю, перед его глазами уже оживали улицы, дома, квартиры, где он снова увидит их. Он знал, что, едва увидев, они начнут объяснять, что заставило их прятаться, а он с первого слова поверит в правдивость и убедительность их доводов. Он был уверен, что они скажут: «Галип, мы тоже искали тебя, но не нашли ни дома, ни в конторе. Где ты был?» Галип поднялся с кресла, в котором сидел уже много часов, снял пижаму Джеляля, умылся, побрился, оделся. Буквы, которые он увидел на своем лице в зеркале, не показались ему ни продолжением таинственного заговора или безумной игры, ни явным обманом зрения, способным пробудить сомнения относительно его собственной личности. И розовое мыло «люкс», и старое бритвенное лезвие на полочке перед зеркалом, и буквы были частицами реального мира.
В просунутой под дверь газете «Миллиет» он прочитал опубликованную в рубрике Джеляля свою статью так, будто она была написана кем-то другим. Поскольку она была напечатана под фотографией Джеляля, она и должна принадлежать Джелялю. Но, с другой стороны, Галип ведь знал, что сам написал ее. Он представил себе, как Джеляль сидит в какой-то квартире и читает в своей рубрике статью, написанную другим, и решил, что Джеляль не воспримет это как выпад против него или фальсификацию. Скорее всего он подумает, что это одна из его старых статей. Поев хлеба, баклажанов, языка и бананов, Галип решил вернуться в реальный мир и завершить кое-какие дела, оставшиеся недоделанными. Он позвонил приятелю, адвокату, с которым вместе вел некоторые политические дела, сообщил, что ему пришлось спешно уехать на несколько дней из Стамбула; он узнал, что одно дело продвигается с большим трудом, а по второму состоялось решение суда, и подзащитным дали по шесть лет тюрьмы за предоставление убежища основателям подпольной коммунистической организации. Галип рассердился, вспомнив, что только что просмотрел сообщение об этом процессе в газете и там его имя не упоминалось, будто он не имел к этому никакого отношения. Он не понял толком, на кого рассердился. Набрал номер своего домашнего телефона. «Если Рюйя подойдет, я разыграю ее», — подумал он. Он собирался, изменив голос, попросить к телефону Галипа, но телефон не отвечал.
Галип позвонил Искендеру: сказал, что вот-вот найдет Джеляля, и поинтересовался, сколько еще времени английские телевизионщики пробудут в Стамбуле. «Сегодня последний вечер,-сказал Искендер,-завтра рано утром они улетают в Лондон». Галип сказал, что Джеляль готов встретиться с англичанами, чтобы сделать заявление по некоторым важным вопросам; он придает этой встрече очень большое значение. «Тогда я договорюсь с ними на сегодняшний вечер, — сказал Искендер, — потому что они тоже очень хотят поговорить с Джелялем». Галип продиктовал Искендеру номер, написанный на телефонном аппарате Джеляля.
К шуму с площади Нишанташи добавились звуки телевизоров, доносившиеся из соседних зданий. Услышав с двух сторон музыкальную заставку восьмичасовых новостей, Галип понял, что весь Стамбул собрался за вечерним столом и шесть миллионов человек смотрят телевизор. Его вдруг охватило острое желание переломать все вещи в комнате: это они повергли его в состояние постоянного беспокойства. Он решил выбросить телефон за окошко, но в это время раздался звонок.
Это был Искендер, он поговорил с английскими телевизионщиками, они очень обрадовались и ждут Джеляля для съемок в номере гостиницы «Пера палас». Удалось ли найти Джеляля?
— Да, да, да, — ответил Галип, удивляясь своему раздражению, — Джеляль готов, он сделает важные заявления. Мы будем в «Пера паласе» в десять.
…В две минуты десятого он вошел в темное парадное дома напротив лавки Алаад-дина. И почти сразу перед лавкой появилась пожилая пара, при виде которой сердце у Галипа екнуло. Но когда через несколько минут пара вышла, Галип понял, что это не те, кого он ждет: они были слишком поглощены собой. Он нетерпеливо смотрел на дверь лавки Алааддина, но больше никто не появился. Дул ветер, Галип замерз. Было двадцать минут десятого, когда он пошел на площадь Тешвикие и сел в такси.
В холле «Пера паласа» было тепло и светло. В просторном зале справа от двери Искендер и несколько туристов сидели на старом диване и смотрели, как местные киношники, используя декор отеля XIX века, снимают исторический фильм. В ярко освещенном зале царил дух дружелюбия и веселости.
— Джеляля нет, он не смог прийти,-сразу сказал Галип Искендеру,-у него очень серьезные обстоятельства. Он вынужден скрываться и попросил, чтобы я встретился с англичанами. Я знаю все подробности и буду говорить вместо него.
— Не знаю, согласятся ли они!
— Ты представишь им меня как Джеляля Салика, — сказал Галип с вызовом, удивившим его самого.
— Но почему?
— Потому что важно не кто говорит, а что говорится. У нас есть что сказать.
— Но они знают тебя. В ту ночь в клубе ты ведь даже историю рассказал.
— Знают?-сказал Галип, усаживаясь. — Ты неверно употребляешь это слово. Они меня всего лишь видели. Сегодня я — совсем другой. Они не знают ни того человека, которого видели тогда, ни меня сегодняшнего. К тому же они наверняка считают, что все турки на одно лицо.
— Даже если я скажу, что в тот день они видели не тебя, а другого человека, все равно они считают, что Джеляль Салик старше.
— Да что они знают о Джеляле? Им кто-то сказал: поговорите еще и с этим журналистом, это украсит вашу профамму. И они записали имя. Наверняка они не интересовались его возрастом, не видели его фотографии.
В этот момент в конце зала, где шла съемка исторического фильма, раздался хохот. Они посмотрели в сторону смеющихся.
— Чему они смеются? — спросил Галип.
—Не пойму, — ответил Искендер, однако улыбался, будто знал, в чем дело.
— Никто из нас не является самим собой, — сказал Галип шепотом, словно открывая тайну, — никто не может быть самим собой. Ты никогда не думал о том, что каждый видит тебя другим? Ты абсолютно уверен, что ты — это ты? А уверен ли ты в том человеке, который уверен, что ты-это ты? Чего хотят эти люди? Разве человек, которого они ищут, не есть всего-навсего иностранец? Он поделится своими горестями с английскими телезрителями, сидящими перед телевизорами после ужина, и его рассказ, быть может, произведет на них впечатление. Так вот, у меня как раз есть подходящая история! Нет надобности, чтобы кто-то видел мое лицо. Пусть они не показывают лицо крупным планом. Знаменитый и загадочный турецкий журналист, опасающийся гонений правительства, политического убийства, мести участников военного переворота, — и самое главное, не забывай, что я мусульманин, — пожелал, не раскрывая себя, ответить на вопросы Би-би-си. Это же еще лучше, разве нет?
