Сестры в этот день поссорились, о чем Златоуст не знал. Ночью, когда стемнело и все в доме затихло, к нему по обыкновению пришла Лидия, забралась в постель и прижалась головой к его груди, чтобы услышать, как бьется его сердце, и утешиться близостью любимого. Она была грустна и растерянна, она боялась, что Юлия выдаст ее, но не решалась рассказать ему, чтобы не огорчить. Она тихо лежала, приникнув к его груди, слушала его ласковый шепот и чувствовала на своих волосах его руку.
Внезапно — прошло еще не так много времени — она страшно испугалась и, широко раскрыв глаза, села на постели. Златоуст испугался не меньше ее, когда увидел, как открывается дверь и появляется какая-то фигура, которую он в страхе не сразу узнал. Только когда она подошла к самой кровати и наклонилась над ней, он с замиранием сердца узнал Юлию. Она сбросила халат, надетый на ночную рубашку, и уронила его на пол. С отчаянным криком, будто ее ударили кинжалом, Лидия снова рухнула в постель и прижалась к Златоусту.
С ноткой иронии и злорадства, но неуверенно Юлия сказала:
— Мне не нравится, когда я остаюсь одна в спальне. Или вы берете меня к себе и мы будем лежать втроем, или я пойду и разбужу отца.
— В таком случае иди сюда, — сказал Златоуст и откинул одеяло. — Ты застудишь ноги.
Она забралась в постель, и ему с трудом удалось освободить на узком ложе немного места и для нее, так как Лидия зарылась лицом в подушку и лежала без движения. Наконец все трое кое-как улеглись, Златоуст посередине, девушки по бокам, и какое-то время он не мог отогнать от себя мысль, что еще совсем недавно такая ситуация его вполне устраивала. Со странной робостью и тайным восторгом чувствовал он рядом бедро Юлии.
— Должна же я наконец узнать, — снова заговорила она, — хорошо ли лежать в твоей постели, куда так часто бегает моя сестра.
Чтобы успокоить ее, Златоуст нежно потерся щекой о ее волосы и слегка — так ласкают кошку — погладил рукой ее бедро и колено, и она без сопротивления, с молчаливым любопытством, отдалась его ищущей руке, стыдливо и благоговейно принимая волшебство прикосновения. Но, ласково приручая Юлию, он не забывал и о Лидии, тихонько шептал ей на ухо привычные ласковые слова и постепенно добился того, что она оторвала лицо от подушки и повернулась к нему. Пока он беззвучно целовал ее глаза и губы, его рука укрощала лежавшую по другую сторону сестру. В то же время тягостность и нелепость положения становились для него невыносимыми. Истина открылась ему благодаря левой руке: пока она осваивала прекрасное, замершее в ожидании тело Юлии, он впервые осознал не только прелесть и глубокую безнадежность своей любви к Лидии, но и ее смехотворность. Губы его целовали Лидию, рука обнимала Юлию, а сам он в это время думал, что надо было или склонить Лидию отдаться ему, или уйти своей дорогой. Любить Лидию и не обладать ею было бессмысленно и нелепо.
— Душа моя, — шептал он Лидии на ухо, — мы понапрасну мучаемся. А как счастливы могли бы мы быть все втроем! Давай сделаем то, чего требует наша кровь!
Лидия в ужасе отодвинулась, и его страстное желание перекинулось на другую; на нежное прикосновение его руки Юлия ответила долгим, дрожащим от страсти вздохом.
Когда Лидия услышала этот вздох, сердце ее сжалось от ревности, словно в него впрыснули яд. Она неожиданно села, сорвала с постели одеяло, вскочила на ноги и крикнула:
— Юлия, пойдем!
Юлия вздрогнула; уже опрометчивая сила этого крика, который мог выдать их всех, говорила о грозящей опасности, и она молча встала.
Но Златоуст, оскорбленный и обманутый во всех своих желаниях, быстро схватил руками встающую Юлию, поцеловал ей обе груди и горячо прошептал ей в ухо:
— Завтра, Юлия, завтра!
Лидия стояла в одной рубашке и босиком, на каменном полу пальцы скрючивались от холода. Она подняла с пола халат Юлии и набросила ей на плечи с видом такого страдания и смирения, что Юлия и в темноте заметила это и, тронутая этим жестом, примирилась с сестрой. Тихонько выбрались они из комнаты и убежали. Раздираемый противоречивыми чувствами, Златоуст лежал, прислушиваясь, и вздохнул с облегчением, когда в доме все затихло.
Так после странного и неестественного пребывания втроем молодые люди очутились в одиночестве и предались своим мыслям, ибо сестры не стали выяснять отношения, а одиноко, каждая молча и упрямо лежали без сна в своих постелях. Казалось, в доме поселился дух беды и разлада, демон бессмысленности, одиночества и душевного смятения. Только после полуночи заснул Златоуст, а Юлия под утро. Исстрадавшаяся Лидия лежала без сна, пока над снегом не занялся серый день. Она тут же встала, оделась, долго молилась, стоя на коленях перед маленькой деревянной фигуркой распятого Спасителя, и, едва услышав на лестнице шаги отца, вышла и попросила выслушать ее. Не пытаясь отделять свою тревогу за девичью честь Юлии от собственной ревности, она решила положить всему этому конец. Златоуст и Юлия еще спали, а рыцарь уже знал все, что Лидия сочла нужным ему сказать. О том, что и Юлия замешана в этом приключении, она умолчала. Явившись в урочное время в кабинет, Златоуст увидел, что рыцарь, имевший обыкновение заниматься своими литературными делами в домашних туфлях и войлочном кителе, стоит в камзоле, сапогах и опоясан мечом. Златоуст сразу все понял.
— Надень шапку, — сказал рыцарь, — мне надо с тобой прогуляться.
Златоуст снял с гвоздя шапку и последовал за своим господином вниз по лестнице. Они миновали двор и вышли за ворота. Их подошвы звонко скрипели на слегка подмерзшем снегу, с неба еще не сошла утренняя заря. Рыцарь молча шагал впереди, юноша следовал за ним, часто оглядываясь назад, на двор, на окно своей комнатки, на крутую заснеженную крышу, пока они не скрылись из глаз. Никогда больше он не увидит этой крыши и этого окна, кабинета и спальни, обеих сестер. Он давно уже свыкся с мыслью о скорой разлуке, но сердце его сжалось от боли. Горестным было это прощание.
Так шли они целый час, рыцарь впереди, в полном молчании. Златоуст стал думать о том, что ему предстоит. Рыцарь вооружен. Может быть, он собирается его убить. Однако Златоуст не верил в это. Опасность была невелика: стоило ему только побежать, и старик со своим мечом будет беспомощен. Нет, его жизнь была вне опасности. Но это молчание и ходьба следом за оскорбленным, торжественно-важным человеком, это безмолвное выдворение с каждым шагом становились все тягостнее.
Наконец рыцарь остановился.
— Дальше пойдешь один, — сказал он хриплым голосом, — и все прямо и прямо. И продолжай свою бродячую жизнь, к которой ты привык. Но если когда-нибудь покажешься вблизи моего дома, тебя пристрелят. Я не стану тебе мстить; мне следовало быть умнее и не пускать молодого человека к своим дочерям. Если же ты осмелишься вернуться, тебе конец. Ну, иди, и да простит тебя Бог!
Он остался стоять; в тусклом свете заснеженного утра его окаймленное седой бородой лицо казалось мертвенно-бледным. Словно призрак стоял он, не трогаясь с места, пока Златоуст не скрылся за ближайшими холмами. Красноватые блики на затянутом облаками небе исчезли, солнце так и не выглянуло, медленно закружились в воздухе редкие робкие снежинки.
