Давно уже блуждал Златоуст, не зная, куда идет, где находится, что говорит, лежит он или стоит. Он спотыкался о кустарники, натыкался на деревья, падал, упираясь руками в снег и в колючки. Но инстинкт в нем был силен, снова и снова поднимал он его на ноги, снова и снова гнал его, бегущего неведомо куда, дальше. Последний раз он рухнул и остался лежать в той самой деревушке, в которой несколько дней назад встретил бродячего школяра, в которой ночью держал над роженицей горящую лучину. Крестьянка, одарившая его тогда любовью, узнала его и испугалась его вида, она сжалилась над ним и, не обращая внимания на ругань мужа, затащила полумертвого Златоуста в хлев.
Прошло немного времени, и Златоуст снова был на ногах и мог идти дальше. Благодаря теплу хлева, сну и козьему молоку, которое ему давала пить крестьянка, он снова пришел в себя и набрался сил; все недавно пережитое куда-то отодвинулось, как будто прошло с тех пор много времени. Поход с Виктором, холодная страшная зимняя ночь под елями, ужасная схватка на ложе из веток, ужасная смерть товарища, дни и ночи холода, голода и блужданий — все это стало прошлым, он почти забыл о нем; но все же не забыл, а только преодолел, пережил. Что-то оставалось, что нельзя было выразить, нечто ужасное, но и ценное, нечто выпавшее в осадок души, но и незабываемое, — переживание, привкус во рту, камень на сердце. Не прошло и двух лет, а он уже почти до конца познал радости и горести бродячей жизни: одиночество, свободу, шум леса и крики животных, случайную неверную любовь, горькую смертельную нужду. Много дней был он гостем летних полей, много дней и недель провел в лесу, в снегу, в смертельном страхе, когда смерть была совсем рядом, и самое странное, самое удивительное заключалось в том, чтобы противостоять смерти, чувствовать себя маленьким, жалким и беззащитным, но в последней ужасной схватке с ней вдруг ощутить в себе эту прекрасную, страшную силу и цепкость жизни. Это оставалось в нем, запечатлевалось в сердце так же, как жесты и гримасы страсти, так похожие на жесты и гримасы рожениц и умирающих. Как кричала недавно роженица, как исказилось ее лицо! Как рухнул недавно его товарищ Виктор и быстро и тихо истек кровью! А он сам, он ведь тоже в голодные дни чувствовал, как подкрадывается к нему смерть, страдал от холода и замерзал, замерзал! А как он боролся, как щелкнул костлявую по носу, с каким смертельным страхом и с какой жестокой яростью защищал свою жизнь! Большего, как ему казалось, человеку не дано пережить. Только с Нарциссом можно было бы поговорить об этом, больше ни с кем.
Когда Златоуст впервые пришел в себя на своем соломенном ложе, он не обнаружил в кармане дуката. Неужели он потерял его в эти последние голодные дни, когда брел, шатаясь, в ужасном, полубессознательном состоянии? Долго размышлял он об этом. Дукат стал ему дорог, он не мог смириться с потерей. Деньги мало для него значили, он вряд ли знал им цену. Но эта золотая монета была дорога ему по двум причинам. Это был единственный подарок Лидии, оставшийся у него, так как шерстяная поддевка осталась на Викторе в лесу и была пропитана его кровью. И потом ведь именно из-за монеты, с которой он не хотел расставаться, ему пришлось схватиться с Виктором и, защищаясь, убить его. Если дукат потерялся, то все переживания той ужасной ночи в какой-то мере лишались смысла. После долгих раздумий он открыл свою тайну крестьянке.
— Кристина, — прошептал он, — у меня в кармане была золотая монета, а теперь ее там нет.
— Заметил, значит? — спросила она с удивительно доброй и в то же время лукавой улыбкой, так восхитившей его, что он, несмотря на слабость, обнял ее. — Какой же ты странный ребенок, — нежно сказала она, — такой умный и благородный и такой глупый! Разве можно бегать по свету с дукатом в открытом кармане? Ах ты, дитя мое малое, милый ты мой дурачок! Твою монету я нашла сразу, как только положила тебя на солому.
— Нашла? И где же она теперь?
— Поищи, — засмеялась она и в самом деле вынудила его довольно долго искать и только потом указала то место в куртке, куда она ее зашила. К этому она присовокупила массу добрых материнских советов, которые он быстро забыл, но ее любезность и добродушно-лукавую улыбку на крестьянском лице не забывал никогда. Он постарался выразить ей свою признательность, а когда вскоре снова был способен идти и хотел отправиться в путь, она задержала его, так как на днях должна смениться луна и погода наверняка станет мягче. Так оно и вышло. Когда он отправился дальше, снег посерел и поник, воздух стал тяжелым от сырости, и было слышно, как в вышине постанывает теплый ветер.
Десятая глава
Снова поплыли по рекам льдины, снова из-под прелой листвы пахнуло фиалками, снова настали красочные времена года, и Златоуст вбирал в себя ненасытными глазами леса, горы и облака, странствовал от двора к двору, от деревни к деревне, от женщины к женщине, сидел иногда вечером, охваченный беспокойством, с болью в сердце, под окном, за которым горел свет и в красноватых отсветах уютно и недосягаемо сияло то, что зовется на земле счастьем, родиной и миром. Снова и снова повторялось то, что он, как ему казалось, уже хорошо изучил; все повторялось, и все каждый раз было другим: долгие странствия по полям и лугам или по каменистым дорогам, летний сон в лесу, привычка брести следом за молодыми девушками, которые тесными стайками возвращались в свои деревни с сенокоса или уборки хмеля, первые осенние холода, первые крепкие морозцы — все повторялось и не раз и не два, бесконечно мелькала перед его глазами пестрая череда дней.
Не раз мок Златоуст под дождем, не раз попадал в снежную круговерть; однажды он поднялся по склону редкого, но уже выбросившего светло-зеленые почки букового леса и с гребня холма увидел новый ландшафт, радовавший глаз и пробуждавший в сердце волну предчувствий, желаний и надежд. Уже несколько дней он знал о близости этой местности, ждал встречи с ней, и все-таки она поразила его в этот полуденный час, и то, что он увидел в эту первую встречу, подтвердило и укрепило его ожидания. Сквозь серые стволы и мягко шелестящие кроны он увидел зеленую с коричневатыми вкраплениями долину, посреди которой сверкало голубоватое зеркало широкой реки. Он знал, что теперь надолго покончено со странствиями без дорог, по лугам и лесам, по захолустным местам, где изредка попадалось подворье или убогая деревушка. Там внизу катилась река, а вдоль реки шла одна из самых красивых и знаменитых дорог империи, там лежала богатая и сытая земля, по реке плыли плоты и лодки, дороги вели к прекрасным селениям, замкам, монастырям и богатым городам, и кто хотел, мог путешествовать по этой дороге много дней и недель подряд, не боясь, что она, подобно жалким деревенским проселкам, вдруг оборвется где-нибудь в лесу или в сыром болоте. Надвигалось нечто новое, и он радовался этому.
Уже вечером того же дня он был в красивом селе, расположенном между рекой и виноградниками на красноватых холмах у большой дороги. Добротные балки на домах с двускатными островерхими крышами были выкрашены в красный цвет; здесь были сводчатые въездные ворота и вымощенные камнем ступенчатые улочки; из кузницы вырывались на улицу красные отблески пламени и доносились звонкие удары молота по наковальне. С любопытством бродил вновь прибывший по всем улочкам и закоулкам, у винных погребков вдыхал запах бочек и вина, а на берегу реки — прохладный запах воды и рыбы, посетил собор и кладбище и не преминул присмотреть подходящий сеновал, куда можно было бы забраться на ночлег. Но сперва он решил попросить приюта в пасторском доме. Дородный рыжеволосый пастор расспросил его, и Златоуст, кое о чем умолчав и кое-что присочинив, рассказал ему свою жизнь; после этого его любезно приняли, и он провел вечер за хорошей едой и вином, в долгих разговорах с хозяином. На другой день он отправился дальше по дороге, которая шла вдоль реки. Он видел плывущие по реке плоты и баржи, обгонял подводы, иногда его немного подвозили, быстро пролетали весенние деньки, переполненные впечатлениями, он заходил в деревни и маленькие города, женщины в огородах за изгородью улыбались или, склонившись над бурой землей, сажали какие-то растения, на деревенских улицах по вечерам пели девушки.
