— Тебе разве не сказали? — допрашиваю я его. — Тебе не говорили, что я его выдал? Кто знает? Ну скажи, пожалуйста.
Ахмед клянется, что никто даже не упомянул моего имени в связи с тем вечером.
— Это не отменяет того, что я его выдал.
Я прячу лицо в ладонях.
— И это ты заставил их преследовать его? — с нажимом спрашивает он. — Послушай, часы были запущены не в тот момент, когда агент заметил тебя на крыше. Они искали его. Мы не знаем, где он был все лето, чем занимался, кто наблюдал за ним. Как ты думаешь — они появились здесь, подождали, пока ты заглянешь во двор к Зари, и схватили его? Должно быть, они выслеживали его какое-то время.
Я вытираю слезы, шмыгаю носом и говорю:
— Мне так паршиво.
— Перестань, — решительно приказывает Ахмед. — Арест Доктора не имеет к тебе никакого отношения. Ты не можешь нести ответственность за его воспитание и образование и за то, что сделало из него марксиста, попавшего в «черный список» САВАК.
Он зажигает две сигареты и протягивает одну мне. Некоторое время мы сидим молча.
— Зачем ты это читаешь? — спрашивает он, заметив у меня книгу об анархизме.
Я рассказываю ему, как господин Горджи охарактеризовал Дарвина и Фрейда, говорю о своем презрении к авторитетам, о желании, чтобы люди перестали повиноваться диктатуре, и о том, что плохо знаком с политической теорией, известной как анархизм. Ахмед смотрит на меня, как на пьяного. Очевидно, он совершенно не понимает, о чем я говорю. Он напоминает мне, что учитель Закона Божьего еще предупреждал нас о греховности мастурбации, и интересуется, не полирую ли я в знак протеста свой маленький огурец. Я хохочу до упаду. Я впервые смеюсь с тех пор, как забрали Доктора.
Занятия в школе начнутся меньше чем через десять дней, но это не радует меня. Никто не знает, где Доктор и что с ним случилось. Фахимех каждый день навещает Зари. Они стали лучшими подругами. Ахмед держится в стороне. Он понимает, что сейчас не время для романа. Фахимех приходит на крышу, чтобы поговорить с нами. Она рассказывает, что Зари все время плачет, потому что представляет Доктора под пытками. Фахимех обнимает меня за плечи и говорит:
— Не волнуйся, дорогой. Все в конце концов наладится.
В глубине души я страшно хочу узнать, спрашивает ли Зари обо мне, но со всей решимостью подавляю это желание. Как и Ахмед, я тоже понимаю: лучше держаться в стороне. Соседи говорят, что мать Доктора постарела на тысячу лет. Волосы поседели, лицо покрылось морщинами, руки все время трясутся. Стоит ей открыть рот, как она принимается плакать. Почти все время она проводит около тюрьмы «Эвин», умоляя охранников сказать, что с ее сыном. Отец Доктора сохраняет спокойствие. Однажды около их дома появились два агента и сообщили, мол, худшее, что он может сделать для сына, — привлекать внимание к своей семье. «Просто переждите это, — сказали ему, — или вы никогда больше не увидите сына». Отец Доктора научился писать левой рукой и получил работу в канцелярии. Так что каждый день он ходит на службу, делая вид, что с его сыном, которого он любит больше жизни, ничего не случилось.
Ахмед просит меня объяснить, что такое анархизм. Я делаю это, но без энтузиазма и не вдаваясь в подробности.
— Окажи миру услугу, ладно? — насмешничает Ахмед.
— Какую?
— Ни в коем случае не иди в учителя. Из тебя получится никудышный учитель.
У него появилась блестящая идея, которая вдохнет в наш переулок новую жизнь. Он говорит, будто дело в анархизме, но когда я начинаю выпытывать подробности, он добавляет, что по-прежнему не представляет себе смысла этого понятия, поэтому как я могу ожидать от него разъяснений?
Я смеюсь и оставляю его в покое.
В подвале моего дома мы организуем сборище. Со всего переулка приходят около пятнадцати парней нашего возраста. Ирадж приносит печатную плату, подсоединенную к колесу, которое поворачивается каждый раз, как он нажимает на выключатель. Он говорит, что экспериментирует для повышения КПД.
— Если мы сбережем энергию, то в Тегеране не будет этих частых отключений электричества, — говорит он.
Как обычно, все его игнорируют.
И вдруг перед нами торжественно воздвигается Ахмед. Он одет как профессор — в бабушкиных очках и черной сутане покойного деда. За спиной у него длинная линейка. Все смеются. Он трясет линейкой перед нашими лицами и велит нам замолчать. Он становится все более оживленным, а мы смеемся все громче. Ахмед начинает урок с того, что объявляет тему: мастурбация. Он говорит, что у него докторская степень по мастурбации из Парижского университета и что он опубликовал на эту тему множество статей и книг. Смех усиливается каждый раз, как он произносит слово «мастурбация».
Он молча обводит комнату взглядом из-под круглых очков, сложив руки на груди, после чего требует признаться, кто мастурбировал прошлой ночью. Ни один не поднимает руку. Он подходит ко мне, бьет меня линейкой за вранье и приказывает показать ладонь правой руки. Я повинуюсь, он хватает мою руку и показывает ее всем в комнате.
— Посмотрите, какая мягкая у него ладонь. Знаете почему? Оливковое масло, поэтому у него мягкая кожа. Разве неправда? — спрашивает он, глядя на меня поверх очков.
Я со смехом говорю «да», и он снова хлопает меня линейкой. Ахмед озирается по сторонам, а все пытаются угадать, кто будет следующей жертвой. Он выбирает Ираджа.
— Покажи мне руку! — вопит «профессор».
Ирадж, согнувшись пополам от смеха, показывает тыльную сторону руки. Ахмед бьет его линейкой по голове.
— Ладонь, идиот.
Ирадж показывает ладонь.
— Мыло?
Он ощупывает руку Ираджа.
— Слишком сухо для мыла. Этот идиот пользуется стиральным порошком.
Он снова бьет Ираджа.
— Можете себе представить, какая сухая у него кожа на пенисе? Сними штаны, мы хотим посмотреть.
Ирадж держится за ремень брюк и мотает головой.
— Хотите посмотреть? — спрашивает Ахмед у класса.
— Да! Да! Да! — кричат все.
Немного выждав, Ахмед добавляет:
— Вы спрашиваете, что плохого в высушенном пенисе? Что происходит с листьями, когда они высыхают?
Он наклоняется и впивается взглядом в Ираджа.
— Они опадают, сэр, — отвечает Ирадж.
Ахмед принимается колотить Ираджа линейкой, бормоча:
— Вот… что… случится… с твоим… маленьким… пенисом… если… будешь… продолжать… мастурбировать… со стиральным… порошком… понятно?
Ирадж согласно трясет головой. От смеха он не в силах вымолвить ни слова.
— Я тебя не слышу! — верещит Ахмед.
— Да, сэр! — наконец выдыхает Ирадж.
Ахмед — умелый актер. Шагая прочь, он сохраняет невозмутимость, давая возможность ребятам вдоволь нахохотаться. Когда все успокаиваются, Ирадж спрашивает:
