— Заткнись, — говорю я, развеселившись. — Ты действительно думаешь, она в меня влюблена?
— Почему бы и нет? У тебя есть Это. Не забыл, любовничек?
Я обхватываю Ахмеда руками и обнимаю сильнее, чем когда-либо раньше.
На следующий вечер я нахожу на крыше конверт — рядом с местом, где мы обычно сидим. В записке говорится: «Дорогой и любимый, я тебя обожаю, но не надо связывать со мной свои чувства. Не хочу, чтобы тебе было больно. С любовью, Зари».
Вдруг возникает ощущение, словно на меня опустился тяжелый кулак. Мощь его удара гораздо сильнее ударов линейки господина Кермана. В сердце разверзлась бездонная пропасть, мир кажется пустынным. Хочется плакать, но я, собрав всю волю, отгоняю слезы — в точности как много лет назад, когда я держался за сломанную голень. С той только разницей, что сейчас я держусь за сердце.
Я смотрю на дверь из ее дома на крышу. Наверняка она сидит в темноте и глядит в окно. Я знаю, что она наблюдает за мной — так же как Ахмед знал, что Фахимех была по ту сторону стены в тот вечер, когда ее выставили на продажу.
Температура воздуха быстро понижается, словно отражая мое нынешнее восприятие жизни. В переулке завывает холодный ветер, как будто предупреждая о предстоящих морозных днях, о надвигающихся несчастьях. Пальцы у меня почти онемели, хотя я долго держал кулаки в карманах брюк. Я вспрыгиваю на крышу Зари и иду к большой стеклянной двери, ведущей в ее дом. Окна замерзли, но все же я уверен — она там. Я скребу пальцами изморозь. Если прочесть надпись задом наперед, из комнаты, получится: «Я тебя люблю». Сквозь буквы я вижу ее лицо. Она плачет. Она касается стекла рукой, а я прижимаю к ее отпечатку свою ладонь. Потом она исчезает из поля зрения.
Я возвращаюсь к стене, разделяющей наши дома. Я полон решимости замерзнуть до смерти, если придется, но дождаться ее прихода. На крышу поднимается Ахмед и укутывает меня одеялом.
— Холодно, — говорит он. — Пойди в дом, погрейся. Я посижу, пока она не выйдет.
— Нет.
— Ладно. Делай, как знаешь.
И он садится рядом.
— Иди в дом, — говорю я ему. — Простудишься.
— Хочешь сигарету? — предлагает он.
— Нет! — рычу я в ответ.
— Помнишь тот вечер, когда мне казалось, что я потерял Фахимех? — спрашивает он.
Я киваю.
— Я думал, моя жизнь кончена, потому что я навсегда теряю ее. У тебя сейчас такое же выражение в глазах, но я этого не понимаю. Вам, ребята, предстоит жить вместе до конца дней. Тебе надо лишь набраться терпения. Зари знает, что ты ее любишь, а я знаю, что она любит тебя, но надо дать ей время. Она все сделает правильно. Женщины всегда так делают.
— Я не хочу ждать, — говорю я, как упрямый, испорченный ребенок.
Вот тебе и мужчина!
— Послушай, ей необходимо побыть одной. Ей трудно примириться с тем, что она влюблена в тебя. Она не станет бросаться к тебе в объятия и притворяться, что Доктора никогда не существовало, всего через сорок дней после его казни. Так что затяни потуже ремень, поправь шляпу, и пусть все идет своим чередом. Время — вот что ей сейчас нужно.
— Завтра — сороковины Доктора, — в слезах говорю я. — Мы договорились быть вместе. Мне претит видеть шаха, но я не хочу, чтобы она пошла одна.
Ахмед словно не слышит.
— Потерпи, — с нажимом говорит он. — Прошу тебя, потерпи.
— Не кричи на меня, — с горечью произношу я.
— Почему бы и нет? — выкрикивает он, тыча в меня пальцем. — Считается, что у тебя, мой дорогой друг, есть Это. И вообще, разве так ведет себя мужчина? Ты не сможешь быть образцом для других.
— К черту Это, — говорю я. — Мне надоело выслушивать, что у меня есть Это.
Как ни досадно, глаза у меня снова наполняются слезами.
— Я устал от этого. Устал притворяться.
Я понимаю, что, если не остановлюсь, меня потянет на патетику, как всегда, когда я взволнован.
Ахмед зажигает следующую сигарету, выпускает струйку дыма и говорит:
— Ну что ж, тогда давай вместе простудимся. Если хочешь сидеть здесь всю ночь напролет, я посижу с тобой.
— Иди в дом, — вытирая глаза, говорю я.
— Нет.
Он качает головой.
Проходит много времени, ни один из нас не говорит ни слова. Ночь холодная и тихая, небо ясное. Я не сплю вторые сутки. Я утомлен, у меня слипаются глаза, в голове туман. Думаю, на несколько мгновений я заснул, потому что в сознании возникает видение человека с рацией. Снова я вижу его глаза, вижу зачесанные назад волосы. Я стою рядом с ним, я хочу его ударить, но у меня отяжелели руки, и я не могу их поднять. Я просыпаюсь с сильно бьющимся сердцем.
Передо мной стоит Зари, а рядом сидит Ахмед.
— Иди в дом, — умоляет Зари. — Пожалуйста, иди в дом.
— Нет, — огрызаюсь я.
Ахмед встает.
— Ахмед, пожалуйста, отведи его в дом.
— Теперь это твоя проблема, — говорит Ахмед и уходит.
— Зачем ты здесь? Замерзнешь до смерти.
У меня в горле комок, и я боюсь расплакаться. Но пора что-то сказать.
— Я не замерзну до смерти. С тех пор как ты решила со мной не разговаривать, я живу в аду.
Мой голос срывается.
— Мне очень неловко за этот проклятый поцелуй.
Словно не в силах поверить, что я извиняюсь, она качает головой.
— Никогда не стану больше тебя целовать, — говорю я. — Даже после того, как мы поженимся и у нас будут дети.
Она улыбается, в глазах у нее блестят слезы.
— Я хочу быть твоим другом, товарищем. И буду оплакивать с тобой смерть Доктора столько, сколько захочешь.
Она протягивает руку и любовно касается моего лица.
— Если есть жизнь после смерти, то я проживаю ее. Если существует ад, то я сейчас в нем горю. Я люблю тебя и всегда любила, еще до того, как Доктор отправился в поездку. Я уже долго живу с этой любовью и с чувством вины. Больше я так не хочу.
Зари снова дотрагивается до моего лица красивыми длинными пальцами и стирает слезы с моих щек. Она обвивает мою шею руками и прижимается ко мне. Клянусь, я чувствую биение ее сердца.
— Это в тысячу раз больнее, чем когда я сломал голень, — шепчу я.
— Пойдем со мной.
Я иду за ней в ее комнату. Обстановка там скромная: кровать, небольшой письменный стол, металлический стул, множество книг. На стене фотография ее родителей в рамке, а рядом фото Ахмеда, Фахимех, Зари и меня около хозе.
— Кажется, этот снимок сделан тысячу лет назад, — шепчу я.
— Так и есть, — откликается она.
