Мы ждем, ждем и ждем. На улице холодно, и стоять неподвижно на одном месте очень неприятно.
Слышу, как какой-то мужчина вполголоса жалуется жене:
— Когда появится этот сукин сын, чтобы мы могли вернуться в теплые дома?
Я смотрю на Зари и догадываюсь, что она несет что-то под чадрой.
— Что это? — указываю пальцем я.
— Моя сумочка, — говорит она.
— Что-то не так? — волнуется Ахмед.
— Нет.
Он смотрит на меня с таким же недоверием, как я на Зари.
— Что случилось? — спрашивает Фахимех.
Ахмед качает головой.
— Зачем мы пришли сюда? — спрашиваю я у Ахмеда.
— Чтобы быть с нашими ангелами, — смеясь, отвечает он.
— Могли бы пойти с ними в другое место.
Он соглашается, но теперь уже поздно. Мы ждем, чтобы увидеть, как шах приветствует людей.
С дальнего конца улицы доносятся громкие крики. В нескольких сотнях метров показывается группа мотоциклистов в форме.
— Едут, — говорю я Зари.
Она бледна, очень бледна.
— Что случилось? — снова спрашиваю я.
— Ничего, милый. Все нормально.
Она назвала меня милым! Не могу оторвать взгляда от ее белого утомленного лица.
Автоколонна все ближе и ближе. Зари хватает меня за руку.
— Я люблю тебя.
Она пытается перекричать грохот. Наверное, она произносит эти слова, чтобы успокоить меня, но я знаю: что-то не так. Сердце бешено колотится. Я оглядываюсь по сторонам, но не замечаю ничего необычного. Автоколонна всего в нескольких метрах от нас.
И тут я чувствую запах бензина. Я смотрю на Зари. С нее упала чадра, и я вижу у нее в руках небольшой контейнер, она поливает свою одежду бензином.
Я кричу:
— Что ты делаешь?
— Зажигаю свечу для Доктора. Сегодня — сороковой день с его смерти. Я тебя люблю.
Вдруг время словно сгущается, мы все охвачены ужасом этого момента. Зари выбегает на улицу, чиркает спичкой и поджигает себя. Я бросаюсь за ней.
— Нет, нет, нет! — истошно кричу я.
Автоколонна останавливается. Охранники вытаскивают оружие. Зари бежит прямо к машине шаха. Полицейские на мотоциклах окружают объятую пламенем фигуру Зари. Она останавливается.
— Зари, Зари! — зову я. — Зачем? Зачем?
Мужчины в толпе орут, а женщины бьют себя с воплями: «Я али! Я али! Я али!» — которыми принято сопровождать ужасные происшествия. Слышны безумные крики Фахимех. Я пытаюсь прорваться через кольцо мотоциклистов и дотянуться до Зари — она, пошатываясь, с воплями кружит на одном месте.
Я слышу голос Ахмеда:
— Я али, я али!
Охранник с силой бьет Зари ногой в живот, и она падает на асфальт. Она пытается встать, но боль не позволяет. Вдруг она достает из кармана красную розу и бросает ее в сторону машины шаха. Вид языков пламени приводит меня на грань умопомешательства. Я бросаюсь к ней, пытаясь погасить пламя руками, с горечью осознавая, что боль от ожогов не идет ни в какое сравнение со жгучей болью в сердце. Зари с визгом и стонами катается по земле.
— Зари, я люблю тебя. Что ты наделала? Зачем? Зачем?
Ахмед снимает пальто и набрасывает на нее. С тротуара подбегает какой-то мужчина и прикрывает ей лицо своей курткой. Ко мне подходит солдат с винтовкой. Между нами встает Ахмед, и тот ударяет Ахмеда прикладом по голове. Ахмед падает. Автоколонна проезжает мимо. Я слышу сирену «скорой помощи».
— Я люблю тебя, — шепчет Зари и теряет сознание.
Я вне себя от гнева.
— Проклятье! Ты, сукин сын!
Я с воплем вскакиваю на ноги и бью солдата, ударившего Ахмеда. Он валится, как осыпающаяся кирпичная стена. На меня нападает другой солдат. Я тоже бью его кулаком, и он падает на колени. С моих губ срывается вопль потрясения и отчаяния, и в этот момент я чувствую резкий удар в затылок. Это последнее, что я помню.
22. Зима 1974-го. Психиатрическая клиника «Рузбех», Тегеран
ЗАПОЛНЯЯ ПРОБЕЛЫ
Ночи наваливаются на меня огромной тяжестью, провал в моем сердце еще больше углубляется, и мне кажется, я прожил миллион лет. За окном моей палаты стоит большое дерево, его бесплодные ветви стучат в стекло, как костяшки пальцев привидения. Я знаю, кто я такой и что я был ранен, но дальше этого продвинуться не могу. Я ищу следы на теле. Кожа на кистях и локтях ободрана, но ребра больше не болят. Грудь и предплечья как будто стали меньше, и я догадываюсь, что похудел. На затылке большая шишка.
Все в этом месте источает печаль, кроме Яблочного Лица. Она выглядит счастливой и веселой — но только не во время бесед с моими родителями обо мне. Я беспокоен, мне нужно общество, но знаю — стоит позвать медсестру, и она просто сделает очередной укол. От этого мне на несколько минут станет тепло, а потом я провалюсь в глубокий сон, после которого очнусь в депрессии и страхе.
Я слышу громкий хлопок, и свет гаснет. Спустя несколько мгновений противоестественной тишины раздается приглушенный шум. За стеной моей палаты — суета. Очевидно, там пытаются починить что-то. Ничего не остается, как целиком погрузиться в ночной мрак — мир объят смоляной чернотой, как и мое сознание. К двери приближаются шаги, затем отдаляются. Не могу различить, что говорят друг другу медсестры в коридоре. Тянутся секунды, я в смятении. Шаги возвращаются, а с ними и страх — он обвивает меня кольцами, словно змея. Я сажусь в постели. Дверь в палату с тихим скрипом открывается, входит старик со свечой в руке.
Языки пламени колеблются, лакая кислород в комнате, и я вижу ее, мою маленькую Зари, — она судорожно ловит ртом воздух, на ее лице лопаются ярко-красные волдыри. Мир рушится, душа моя вырвана с корнем.
Я истошно кричу и чувствую, что никогда не смогу остановиться. Мне никак не отделаться от череды ужасающих воспоминаний. Несмотря на терзающую ее боль, Зари отчаянно пыталась добраться до автоколонны. Потом ее ударил солдат, а приклад винтовки пришелся по спине Ахмеда. С последним вздохом Зари успела сказать, что любит меня. Осознание этого внезапно приходит ко мне в тот момент, когда у моей постели возникает Яблочное Лицо.
— Она умерла? — спрашиваю я.
Яблочное Лицо закрывает глаза.
Я кричу изо всех сил, словно стараясь изгнать жизнь из тела. Яблочное Лицо хочет меня обнять, но у меня такое ощущение, будто кожу вывернули наизнанку и она покрыта маленькими острыми иглами. Медсестры бросаются на помощь, чтобы удержать меня, но Яблочное Лицо отсылает их взмахом руки. Я плачу в ее объятиях, слезы обжигают, челюсти сводит от рыданий.
— Как? — пронзительно кричу я. — Почему?
