– И это тоже, – ответил я. – Хотя наша задача – создать портрет овцы в широком, всеобъемлющем смысле.
– Всеобъемлющем?..
– Ну, характер овцы, повадки, психические особенности... Понимаете?
– Ага, – заморгал мой собеседник.
Я захлопнул блокнот и отхлебнул принесенного чая.
– Я слышал, здесь в горах есть какое-то старое пастбище?
– Да, есть одна долина. Использовалась под пастбище до войны. После войны ее реквизировала американская армия, и с тех пор там овец не пасли. Когда реквизированные земли вернули, один очень богатый гражданин купил в долине землю, построил виллу и прожил там лет десять. Но добираться дотуда настолько трудно и далеко, что вот уже много лет вилла пустует: хозяин давно перестал туда приезжать. И поэтому сейчас город снимает виллу в аренду. По-хорошему, конечно, там стоило бы устроить образцовое ранчо, да туристов туда возить. Но только с таким нищим бюджетом, как у нас, ничего не выйдет. Прежде всего пришлось бы строить дорогу заново.
– Погодите – город арендует виллу?
– Понимаете, ближе к лету часть городских овец – голов пятьдесят – выгоняют в горы, в эту самую долину. Пастбище там и в самом деле прекрасное, а здесь, вокруг города, травы не хватает. А где-то в середине сентября, как погода испортится, этих овец пригоняют обратно.
– И сколько же времени в году овцы проводят в долине?
– Бывает, что сроки немного сдвигаются, но в общем – с начала мая по середину сентября.
– А сколько с ними уходит людей?
– Один овчар. Уже лет десять подряд один и тот же.
– Я хотел бы с ним встретиться. Это возможно?
Клерк снял трубку и позвонил в городскую овчарню.
– Если поедете прямо сейчас, то застанете, – сказал он мне, кладя трубку. – Я подвезу вас!..
Я начал было благодарить и отнекиваться, но тут же узнал от клерка, что другого способа доехать до овчарни просто не существует. В городе не было ни такси, ни машин в аренду, а пешком я бы доковылял дотуда часа за полтора. Машина клерка проехала гостиницу и повернула на запад. Чуть погодя мы въехали на длинный железобетонный мост, миновали угрюмое болото и по грунтовой дороге начали подыматься все выше в гору. Мелкий сухой песок звонко цокал по днищу автомобиля.
– После Токио, наверное, наш городок вам кажется вымершим? – спросил меня клерк.
Я ответил что-то невнятное.
– Но ведь он действительно умирает! Пока железная дорога работает, еще как-то держится, а как ветку закроют – сразу концы отдаст. Странно, правда же, когда умирает город? «Человек умирает» – это я понимаю. Но «умирает город»...
– И что же будет, когда город умрет?
– Что будет? Да кто ж его знает... Никто и не хочет знать, все только бегут отсюда один за другим. Останься в городе всего тысяча человек – все равно, работы почти никакой не осталось. Может, и правда, лучше бежать куда подальше... Я предложил ему сигарету и дал прикурить от зажигалки «Дюпон» с овечьим гербом на боку.
– А в Саппоро мне работа нашлась бы. У моего дядьки фирма издательская, людей не хватает. Продукцию городские школы заказывают, за стабильность можно не беспокоиться... Может, и в самом деле так лучше? Чем сидеть здесь, да овец с коровами по головам пересчитывать... Как считаете?
– Да, наверное...
– А с другой стороны, как подумаешь об отъезде, так просто руки опускаются. Ведь если городу и правда суждено умереть – я хочу увидеть, как это произойдет, своими собственными глазами, вы понимаете? Больше всего хочу именно этого!..-Так вы здесь родились? – спросил я.
– Ну да, – ответил он. И замолчал надолго. Унылое солнце уже на треть закатилось за кромку гор.
Въезд в овчарню был обозначен воротами из двух шестов, вбитых по сторонам дороги, между которыми тянулась вывеска: «ГОРОДСКАЯ ОВЧАРНЯ ДЗЮНИТАКИ». Мы доехали до вывески и остановились. Дорога, петляя, убегала вперед и терялась в рощице с огненно-рыжей листвой.
– Пройдете через рощу, увидите овчарню. За овчарней будет небольшой домик. Там и живет наш овчар... Как думаете возвращаться?
– Ну, обратно дорога под гору; я и пешком спущусь. Спасибо вам огромное!..
Автомобиль, развернувшись, скрылся из глаз; я прошел по дороге под вывеской и побрел через рощу. Последние лучи солнца перекрасили желтые клены в янтарно-оранжевые тона. Свет просеивался через кроны высоких деревьев, как через сито, и дрожащими пятнышками рассыпался по гравию на дороге. Роща кончилась, и впереди на склоне холма показалось длинное и узкое здание овчарни; запахло навозом. Крыша здания была крыта рыжей оцинкованной жестью. Из крыши торчало три невысоких трубы.
У входа стояла собачья конура; небольшая колли на цепи выскочила оттуда и затявкала при моем появлении. Собака была старая и сонная, в ее лае не было ни капли угрозы. Я потрепал ее по загривку, и она унялась. Перед конурой были выставлены собачья еда и вода в пластмассовых мисках. Я отнял руку – и удовлетворенная псина убежала в свое жилище, вытянула передние лапы наружу, улеглась на них головой и затихла.
Внутри овчарни висели бледные сумерки, людей же не было ни души. Прямо по центру бежала дорожка толстого бетона, а по бокам тянулись ограды загонов. От загонов дорожку отделяли желоба для слива овечьих нечистот и грязи во время уборки. За стеклянными окошками, разбросанными по стенам, просматривалась ломаная линия гор. В лучах заката овцы справа казались розовыми, а овцы слева оставались в голубоватой тени.
Я вошел в овчарню – и двести овец разом повернули головы в мою сторону. Половина из них стояла, половина лежала, подогнув ноги, на старом сене. Больше всего меня поразили овечьи глаза – прозрачно-голубые и такие неестественно чистые, как если бы из каждой морды струилось по паре горных ключей. Когда в эти глаза попадал луч света, они блестели так, словно были стеклянными. Овцы, не мигая, все смотрели и смотрели на меня. Я стоял и не шевелился. Несколько животных не спеша пережевывали сено – в тишине отчетливо слышался мерный стук овечьих зубов. Больше абсолютно никаких звуков в овчарне не раздавалось. С десяток овец тянули шеи через ограду к воде – но с моим появленьем перестали пить, застыли в такой позе и лишь косились на меня снизу вверх, даже не повернув головы. Казалось, до сих пор все стадо думало одну общую мысль. Но стоило мне появиться на пороге, как эта мыследеятельность временно прекратилась. Все вокруг замерло – никто не решался что-либо предпринять в одиночку. И лишь когда я тронулся с места, овечий менталитет заработал вновь. Как по команде, животные задвигались в восьми отделениях одновременно. Самки в своих загонах сгрудились вокруг племенных баранов; самцы за другими оградами резко попятились и, пригнув головы, изготовились к обороне. Лишь какие-то пять или шесть особо любопытных остались стоять у самых оград, продолжая глазеть на меня. По обе стороны вереницами тянулись длинные черные овечьи уши. На ухе у каждой овцы было прицеплено по яркой пластмассовой бирке. У одних овец эти бирки были синего цвета, у других желтого, у третьих – красного. На спинах животных разноцветными маркерами были проставлены какие-то знаки и номера. Стараясь не напугать животных, я медленно и бесшумно приблизился. Затем, делая вид, что не испытываю к овцам ни малейшего интереса, осторожно протянул руку через ограду – и дотронулся до молодого ягненка, стоявшего ближе всего ко мне. Тот задрожал всем телом, но убегать не стал. Остальные овцы настороженно наблюдали за нами. Казалось, стадо – единый организм – выставляло вперед ягненка, как некое щупальце для общенья со мной; и вот бедняга стоял под моей рукой, напрягшись, и кротко смотрел мне в глаза. Саффолки даже на вид – порода весьма необычная. Кожа у них по всему телу черная, и только шерсть белоснежная. Огромные уши оттопыриваются, точно крылья у мотылька. Но именно здесь, в полумраке овчарни, эти сверкающие голубые глаза, эти длинные черные носы, рассеченные светлой стрелкой посередине, придавали им особенно иностранный вид. Они не отвергали меня – но и не принимали в свои. Скорее, они воспринимали меня как стихийное явление весьма кратковременного характера. Некоторые овцы бодро и шумно мочились. Овечья моча собиралась в сливные стоки и, журча, бежала по желобам у меня под ногами. Солнце уже почти полностью спряталось за горами. Бледно-синие сумерки растекались по склонам гор, как чернила, разбавленные водой.
