– В гостиницу, – вслух сказала Лиля.
– Что? – отрываясь от ее губ, с возбужденной улыбкой спросил Андрей.
– Сегодня вечером мы с вами пойдем в гостиницу.
– Мы проведем там ночь? – не веря своему счастью, переспросил Арманд.
– Только если вы будете хорошим мальчиком, – сказала Лиля, чмокнула юношу в нос и засмеялась переливчатым, звонким смехом.
2
В дверь постучали. Маяковский уже с полчаса как проснулся, лежал, повернувшись лицом к стене, и прокручивал в голове тяжелые и неудобные, как ржавое железо, мысли.
Повернувшись на стук, Маяковский свирепо крикнул:
– Ну, кто еще там?
Вместо ответа в дверь снова постучали.
Маяковский сел на постели, опустив босые ноги на холодный пол. Протянул руку за папиросами, но пачка оказалась пуста. Маяковский смял ее в руке и швырнул в холодный камин.
Стук опять повторился.
Поэт нехотя сунул ноги в растоптанные ботинки и поднялся с кровати. Подошел к двери, откинул щеколду, широким, недовольным жестом распахнул дверь и выдохнул:
– Вы?
На пороге стоял высокий господин в котиковой шапке и с блестящей тростью в руке.
– Добрый день, герр Маяковски! – Господин снял шапку, обнажив лысую голову. – Вот, извольте – пришел, как договаривались. Вы еще не передумали сразиться со мной в карты?
– Карты? – поэт нахмурился. Почесал затылок. – А разве мы договаривались?.. А, ну да, помню. Только я думал, что вы мне приснились.
– Приснился? Однако! – немец усмехнулся. – Вчера вечером мы встретились с вами на улице и сговорились сыграть партейку-другую. Вот только во что играть – мы так и не решили. Зато ставки определены.
– Ставки? – удивленно переспросил Маяковский. Его выпуклый лоб прорезала глубокая поперечная морщина. – Значит, уже и ставки известны?
– Э-ге, – сказал насмешливым голосом немец. – Так вы и этого не помните? Хороши же вы были! Надеюсь, вы уже опохмелились? Если нет, я схожу за водкой. Или вы предпочитаете пиво?
– Я предпочитаю чай, – сухо ответил Маяковский. – Заходите.
И он посторонился, впуская немца в комнату.
Тот вошел, обвел комнату любопытным взглядом, пробормотал:
– Sehr bescheiden. Fast asketisch.
[2]
Вот, значит, как в России живут знаменитые поэты.
– Можно подумать, в Германии они живут лучше, – усмехнулся Маяковский. – Особенно сейчас, после войны.
– Вы правы, – сразу согласился немец. И добавил со вздохом: – Тяжелые времена. Империи рухнули, что уж говорить про поэтов.
– Сейчас раскочегарю примус и сделаю чаю, – сказал Маяковский. – Вы пьете грузинский?
– Я всякий пью, – вежливо ответил немец.
– Тогда садитесь на стул и ждите. У вас время-то хоть есть?
– У меня целое море времени, – улыбаясь, ответил гость и повертел головой, ища, к чему бы прислонить трость. Не нашел и положил трость на колени. Бронзовая птица с набалдашника грозно смотрела на хлопочущего возле примуса Маяковского.
– Я все еще не знаю, по какой причине вы в Москве, – сказал Маяковский. – У вас тут дело, что ли?
– Да, дело, – кивнул немец. – Бизнес, как говорят англичане. Ну, и еще немного по посольской части. То-се, пятое-десятое. Суета, одним словом.
– Ясно, – Маяковский снял чайник и разлил кипяток по чашкам. – Вы сказали, что мы определились со ставками, – сказал он, стоял к немцу спиной. – Я, честно говоря, плохо помню. На что мы будем играть?
– На вашу душу, – проскрежетал за спиной у Маяковского противный голос.
Маяковский замер, потом поставил чайник на деревяшку, обернулся и с усмешкой спросил:
– Как?
– Шучу! – расплылся в улыбке немец. – По счастию, ваша душа вам не принадлежит. Она вам, некоторым образом, дана в рост – с последующим возвратом и процентами. Поэтому претендовать я на нее, при всем моем желании, никак не могу.
Маяковский поставил на стол чашки с круто заваренным чаем. Пододвинул гостю плошку с сахаром.
– Чего ж вы тогда от меня хотите? – спросил он. – Денег?
– Деньги? – Немец иронично сморщился и покачал головой: – Не-ет. Меня интересует сама игра. Трудно в Москве найти достойного соперника, а вам, я слышал, везет.
– И все-таки, какие у нас ставки?
Немец насмешливо прищурил водянистые глаза.
– Вы уверены, что не хотите опохмелиться, герр Маяковски?
– Будете вола крутить или на вопрос отвечать? – раздраженно пробасил поэт.
– Извольте – отвечу. Я поставил на карту все, что обещал вам за кольцо Арманда. Выиграете – машина и брильянты станут ваши, а я навсегда испарюсь из вашей жизни.
Маяковский усмехнулся.
– Это мне подходит. А что поставил я?
– Немного. Всего-навсего жизнь.
Лицо Маяковского вытянулось.
– Опять, что ли, шутите? – подозрительно спросил он.
Немец покачал круглой и голой, как бильярдный шар, головой.
– На этот раз нисколько.
Маяковский хмыкнул. Подумал. Потом грубо спросил:
– У вас есть папиросы?
– Только заграничные. – Гость достал из кармана серебряный портсигар, открыл крышку и протянул поэту.
Тот вынул папиросу и, сплюснув патрон пальцами, сунул ее в рот.
– Что это за ставки такие? – поинтересовался он, беря со стола спички.
– Ставки нормальные, – ответил немец. – Ведь у нас с вами дуэль. А на дуэлях других ставок не бывает.
Маяковский чиркнул спичкой и раскурил папиросу. Перекатил ее в угол рта, сжал зубами и сказал насмешливо и грубо:
– Но вы-то, кажется, свою жизнь не поставили.
– Я поставил куда больше, чем жизнь, – сказал немец тихо. – Если бы вы были таким же страстным коллекционером, как я, вы бы поняли, что я говорю правду.
– Я когда-то коллекционировал этикетки с винных бутылок.
– О! Тогда вы меня понимаете! – засмеялся немец. Он взял свою чашку, осторожно поднес к губам и осторожно отпил, причмокнув жирными губами.
Немец улыбнулся. Маяковский отхлебнул раз, отхлебнул другой и о чем-то крепко задумался. Гость ему не мешал. Чай они допили в молчании.
Наконец немец осторожно поставил опустевшую чашку на стол и мягко произнес:
– Не приступить ли нам к игре, герр Маяковски?
– К игре? – Маяковский тоже поставил свою чашку на стол. Прищурил на гостя насмешливые глаза. – Неужто вы правда думаете, что я буду играть с вами на свою жизнь?
