Маша качнула головой:
– Нет. Я намерена задать вам несколько вопросов.
– Это хорошо. Когда женщина пытается спорить с мужчиной, это очень часто выглядит жалко.
– Есть такая китайская пословица: даже если надеть на быка уздечку и седло, он не превратится в коня. Я не буду пытаться вас переубеждать, Виктор Степанович. У меня на это просто нет времени. А теперь позвольте мне задать вопрос по существу. Когда вы виделись с дочерью в последний раз?
– Дня три назад.
– С тех пор вы общались?
– Нет. Э-э… – Романенко облизнул губы кончиком языка, словно они внезапно пересохли. – Мария Александровна, вы не против, если я налью себе выпить?
– Нет, – качнула она головой.
Романенко открыл ящик стола, достал бутылку скотча и граненый стакан.
– Вам не предлагаю, потому что вы на службе, – прокомментировал он, открывая бутылку. – Хотя, если хотите попробовать…
– Спасибо, но я не люблю виски.
– Это «Спрингбэнк» тридцатидвухлетней выдержки.
Мария снова качнула головой:
– Нет.
– Ну, дело ваше.
Романенко поднес стакан к губам и сделал глоток. Снова облизнул губы и сказал, с хмурой задумчивостью разглядывая стакан:
– Я практически ничего не знаю о ее жизни. Однако пару дней назад она приходила ко мне за деньгами. С ней был парень. Очень самоуверенный. Он представился художником. А когда они уходили, сунул мне свою визитную карточку. Потом я звонил ей, интересовался, какие отношения у них с этим парнем. Она сказала, что они друзья. – Романенко дернул уголком губ и добавил: – Должно быть, это означает, что она с ним спала.
Он залпом допил виски и поставил стакан на стол.
– Как долго они встречались? – спросила Маша.
– Не знаю. Но не уверен, что долго. Ира была не из тех, кто может долго терпеть рядом с собой мужчину.
– Чем Ирина занималась по жизни?
– В прошлом году она бросила университет. После этого… – Он пожал плечами. – Она работала… там, сям… но это нельзя назвать работой.
– Почему?
– Потому что она не умела работать. Никогда. Деньги она получала от меня. Суммы не грандиозные, но на жизнь вполне хватало.
– На каком факультете она училась?
– На факультете антропологии. Кафедра восточной мифологии.
– Почему она ушла из университета?
– Сказала, что ей и это надоело. За последний год Ира сменила несколько мест, но нигде не задерживалась дольше месяца. Ей везде было скучно. Она вообще не хотела работать, но я настаивал.
– Зачем?
– Затем, что бездельники плохо кончают. И то, что случилось с Ирой, – лишнее тому подтверждение.
Романенко снова взялся за бутылку. Маша посмотрела, как он наполняет стакан, и спросила:
– У вас сохранилась визитная карточка того парня?
– Да. Сейчас… – Романенко поставил бутылку, открыл верхний ящик стола, порылся в нем, достал визитку и протянул ее Марии: – Вот.
Она взяла карточку и сунула ее в сумку. Затем поднялась с кресла и сказала:
– Вы не выглядите как убитый горем отец. Но это ничего не значит. В любом случае, я благодарна вам за то, что вы нашли в себе силы встретиться и поговорить со мной. Мой телефон есть у вашего секретаря. Всего доброго!
Любимова повернулась и зашагала к двери.
– Постойте! – окликнул ее Виктор Степанович.
Мария остановилась. Вопросительно взглянула на Романенко через плечо.
– Я намерен назначить вознаграждение, – сказал он мрачным голосом.
– Вознаграждение?
– Да. За поимку убийцы моей дочери. Найдите этого ублюдка, и я перечислю на счет вашей конторы двадцать тысяч долларов. Это будет хорошим стимулом, правда?
– Да. Наверное.
Маша отвернулась и вышла из кабинета.
4
Найти художника Андрея Голубева не составило особого труда. Свои арт-эксперименты он проводил в стенах галереи под странным названием «Бекассо». Взглянув на вывеску, Мария решила, что Бекассо – это помесь бекаса с Пикассо, и подумала о том, что с не меньшим успехом это заведение можно было бы назвать «ВанГоголь».
«Пожалуй, стоит подумать о том, чтобы продать эту идею какой-нибудь арт-галерее», – решила Любимова.
Внутри ее ждал еще один сюрприз. У стен большого зала, увешанного картинами, с первого взгляда похожими на обыкновенную детскую мазню, стояли несколько совершенно голых мужчин и женщин модельной внешности. Их стройные тела были раскрашены какими-то знаками и символами, разобраться в которых не представлялось возможным.
Маша остановилась, чтобы разглядеть их получше и, быть может (если повезет) раскусить идею, которую автор пытался вложить в это сомнительное творение.
Мужской голос, прозвучавший над самым ухом, заставил Машу вздрогнуть.
– Нравится?
Она обернулась и увидела перед собой смазливого парня в цветастой рубашке и с двумя бокалами шампанского в руках.
– Трудно сказать, – ответила Мария. – А им не холодно?
– Кому?
– Этим ребятам.
– Вы про участников перформанса?
[2]
– В синих глазах парня заискрились веселые искорки. – Искусство требует жертв, не так ли? Как вас зовут?
– Мария Александровна.
– Видите ли, Маша, искусство подобно древнему языческому богу, и оно требует жертвоприношений. Вот вы что-нибудь слышали про сербскую художницу Марину Абрамович?
– Нет.
Парень снисходительно улыбнулся.
– Во время одного из своих перформансов она облила пол бензином по кругу, легла внутрь и задохнулась бы парами, если бы один из зрителей не спас ее, решив, что смерть уж точно не прописана в сценарии. А во время другого перформанса она лежала на глыбе льда и вырезала на животе лезвием звезду.
– И все это ради искусства?
– А как же. Художник живет ради искусства. Вне искусства его существование теряет всякий смысл.
– Эта ваша Марина Абрамович – отважная женщина, – сказала Маша.
Лицо парня просияло.
– Не то слово! Однажды Марина прожила двенадцать дней в галерее, ничего не ела, зато спала, ходила в душ и туалет – все на глазах у зрителей.
– Звери в зоопарке делают то же самое, – заметила Маша. – Но никто не называет это «перформансом».
