– Сволочи.
Галина подошла к Махно и положила ему руку на голову.
– Шваль, плесень, – устало сказал Махно. – И еще называют себя революционерами. Ты его видела?
– Да. А кто он?
Махно скривил губы и презрительно произнес:
– Комиссар. С особым мандатом. Поймал бы гниду в поле, лично бы удавил.
– Но ведь они твои союзники, – тихо сказала Галина.
– Союзники, – ухмыльнулся Махно. – Пока бьем буржуев – союзники. А потом… Вот погоди, сперва разделаемся с белыми, потом и до большевиков дело дойдет. Народ не с ними, Галя, он со мной. Я, а не они реальная сила.
Галина вынула из кармана кофты склянку с таблетками и протянула Махно.
– Выпей лекарство, Нестор.
– Убери! – Махно выхватил из руки женщины склянку и швырнул ее об стену. – Мальчишка ему понадобился, а! Только с детьми и могут воевать, ироды!
Галина насторожилась.
– Ты про какого мальчишку говоришь? – тихо спросила она. – Про того, которого Серко упустил?
– Про него.
– Зачем он им?
– А я почем знаю? – Махно болезненно наморщился. – Ч-черт, проклятая мигрень… – Он взял ладонь женщины и положил ее себе на лоб. Потом проговорил нежно, поглаживая кончиками пальцев тонкую руку женщины. – Будь со мной, Галя. Успокой мою мятежную душу. Дай мне покоя. Не могу больше. Устал.
Галина обняла голову Махно и прижала ее к груди.
– Все будет хорошо, – тихо проговорила она, целуя атамана в мягкие волосы.
– Народ со мной, а не с ними, – глухо пророкотал Махно. – Мужики со мной. Я для них и хлеб, и воля.
– С тобой, Нестор. Конечно, с тобой.
Махно вскинул голову и посмотрел на женщину пылающими глазами. – Только когда ты рядом… – пробормотал он со слезами на глазах. – Только когда ты рядом…
– Конечно, милый, конечно.
– Будь сегодня со мной рядом.
– Буду. Всегда буду.
Через пять минут атаман успокоился. Галина взяла с ночного столика вязанье и села в кресло. Махно разложил на столе карту и, подергивая щекой, принялся ее изучать.
Галина смотрела на Махно, задумчиво склонившегося над картой, на его портупею, деревянную кобуру, на ученический циркуль в его руке – и никак не могла отделаться от ощущения нарочитости всего происходящего.
Когда Галина была маленькой, к ним в дом часто приезжали ее кузены. Объединившись с ее младшими братьями, они постоянно устраивали военные игры. Делились на две команды, а затем бегали по саду с деревянными ружьями и кинжалами, нанося друг другу «неизлечимые раны» (так они любили выражаться). Потом матушка звала всех есть клубнику со сливками. Ружья и кинжалы немедля отставлялись в сторону, а «раненые» и «убитые» герои наперегонки неслись к огромной тарелке с клубникой. А разделавшись с лакомством, все шли купаться на реку – довольные, бодрые, дружелюбные и говорливые.
И вот теперь, спустя годы, глядя на Махно и его бойцов, Галина все время вспоминала мальчишеские игры и никак не могла отделаться от мысли, что сейчас все – то же самое. Та же гордость, та же спесь, та же жажда самоутверждения, тот же азарт – с той лишь разницей, что кровь теперь проливалась по-настоящему.
То же ощущение нарочитости происходящего возникало у Галины, когда Махно заводил свои разговоры про «народ».
Галина никак не могла понять, чем именно крестьянин лучше дворянина. Тем, что у крестьянина меньше собственности и денег? Ну хорошо. Допустим. Но ведь есть, во-первых, зажиточные крестьяне. А во-вторых – нищие (в полном смысле этого слова) дворяне. С ними-то как? Почему Махно охотно оказывает помощь сытому крестьянину, а голодного дворянина приказывает отвести в лес и расстрелять?
Можно предположить, что нынешние обнищавшие дворяне расплачиваются за грехи предков. Ну ладно. Вроде бы разобрались. Но пройдут два-три поколения, и потомки нынешнего бедного дворянина и зажиточного крестьянина вновь поменяются местами. А еще через два-три – опять. И опять. И так до бесконечности. И что же? Каждые пятьдесят-семьдесят лет одна половина жителей страны будет резать и расстреливать другую? И в этой социальной мстительности – главный смысл существования великой нации?
Галина покачала головой. Нет. Она отказывалась верить этому бреду. Просто воевать легче и интереснее, чем полоть грядки с клубникой. Взрастет клубника или нет – еще неизвестно. Вероятность же срубить шашкой голову богатому землевладельцу и завладеть его имуществом несравненно выше.
Глупые, глупые мужчины… Видно, и правда, здравый смысл в этой стране остался только у женщин. Галина посмотрела на Махно долгим, задумчивым взглядом, потом вздохнула, опустила глаза на вязанье и бойко заработала спицами.
* * *
– Смотрите, – тихо сказал Пирогов. – Кто это там едет?
Он слегка раздвинул рукой кусты, чтобы Алеше и артисту лучше было видно.
По дороге ехали всадники. На гнедом жеребце восседал прямой, как палка, человек в серой шинели и кожаной фуражке, на околыше которой мерцала кроваво-красная большевистская звезда. У него было чуть вытянутое, бледное, с землистым оттенком лицо с какими-то неопределенными, словно подтертыми ластиком чертами. Глаза не то черные, не то темно-серые, глубоко посаженные и какие-то тусклые, будто матовые.
Он повел носом вправо и влево – как бы принюхиваясь, и вдруг остановил лошадь прямо напротив кустов, где прятались Алеша Берсенев и его спутники. Кончик носа у человека был острый, ноздри – тонкие, трепещущие.
Всадники проехали мимо, но один из них остановился рядом с бледнолицым. Этот был широкоплечий, кряжистый, в черной, сильно заношенной фуражке. Он выправил коня и спросил:
– Что случилось, товарищ Глазнек?
– Ничего. Показалось, – ответил тот тихим, сипловатым голосом.
Кряжистый огляделся по сторонам и сказал:
– Мальчишка не мог далеко уйти.
– Верно, не мог, – ответил бледнолицый.
– Думаете, эти двое все еще с ним?
– Не знаю.
Конь под широкоплечим слегка взбрыкивал. Широкоплечий осадил его и раздраженно произнес:
– Черт! Вымотался, сил нет! Задница – будто на маслобойне побывала! И голова раскалывается. Дернул же меня черт с батькой пить.
Бледнолицый недобро на него прищурился.
– Он вам уже «батька»?
– Бросьте, комиссар. Я ведь это так сказал – к слову. Черт, как же все-таки болит задница. Честное слово, поймаю сучонка – на ремни порежу! Самолично! Столько мучений из-за какого-то щенка. Скажите хоть, что такого важного он тащит?
Бледнолицый промолчал.
– Военная тайна? – с легкой усмешкой осведомился широкоплечий.
