– Мы можем идти? – сказал Алеша, едва ворочая языком.
– Идите. Должен с сожалением признать, что никакие вы не красные шпионы. Но если я ошибся – берегитесь. Из-под земли достану и вздерну на ближайшем фонарном столбе. Благо столбов в России, в отличие от всего остального, еще предостаточно.
Слащев еще что-то говорил, но Алеша его больше не понимал. Он чувствовал, что проваливается в какой-то черный, бездонный колодец. «Вероятно, я умираю», – подумал Алеша и, поняв, что не испытывает страха от этой мысли, радостно улыбнулся, приветствуя свою преждевременную и легкую кончину.
* * *
И снились Алеше Берсеневу мятущиеся по небосводу черные тени и среди них одна – самая черная, снились Алеше рокот станков и дым, валящий из заводских труб, и в этом дыму, как внутри огромного бесформенного сосуда из дымчатого стекла, – два войска. (Обдумывая позже свой сон, Алеша не сомневался, что два воинства – это белая и красная армии. Его слегка тревожил лишь непонятный символ, какой он прежде встречал на картинках в книге господина Щербатского «Индуизм и буддизм». Это был крест, но крест необычный. Лучи его на краях сгибались в одном направлении, напоминая согнутые в локтях руки. От этого креста исходила такая же опасность, как и от большой красной звезды, всходившей на горизонте, и Алеша чувствовал тревогу.)
Подул теплый ветер, пронизанный запахом пороха и озона, и разогнал облака. Алеша увидел белую железную кровать, а на кровати – старого, лысого человека. Кожа на острых скулах мужчины была сухая, желтоватая и вся в мелких морщинах. Бурая бородка, пронизанная сединой, словно изъеденная плесенью, была вскинута вверх. В раскосых глазах застыли боль и безумие. Тут перед Алешей раскрылась как бы невидимая дверца, и он, мгновение поколебавшись, скользнул в эту дверцу. Внутри было темно и холодно, однако в темноте иногда возникали там и тут всполохи. И вдруг пустота вздрогнула и запульсировала, как большой черный червь, и на Алешу волной накатила смертельная тоска, а перед глазами вспыхнуло красное – РЕВОЛЮЦИЯ!
Алеша посмотрел на свою онемевшую руку – она была желтой и морщинистой, словно сделанной из отсыревшего пергамента. Ноготь большого пальца был неприятно синий, с белесой каймой. Алеша понял, что лежит в постели и что от него пахнет мочой и потом.
Слева скрипнул стул, Алеша повернул голову и увидел усатого человека. От усатого веяло опасностью, и Алеша понял, что до смерти его боится. К страху примешивалось еще что-то… но что именно – Алеша не успел понять, так как усатый заговорил.
– Как ви себя чувствуете? – мягкой скороговоркой поинтересовался он.
Лицо его было темным, кожа усыпана крошечными точечками, словно подверглась атаке сотен микроскопических червей.
Алеша хотел заговорить, но вместо этого из горла его вырвалось невразумительное мычание. Звуки никак не хотели складываться в слова. Алеша чувствовал почти физическую боль, будто лепил эти слова из каких-то рассыпающихся комков, парящих в пустоте. Сгустки эти все время ускользали, и Алеше приходилось до боли напрягать разум, чтобы удержать их.
– Хо… рошо, – выдохнул наконец Алеша – не потому, что это являлось правдой, а потому, что слово это было легче всего произнести.
Алеша (а вернее, тот, кем он сейчас был) попытался приподняться с подушки, но усатый Иосиф (отчего-то Алеша знал, что его зовут Иосиф) сделал предостерегающий жест.
– Лежите, лежите. Вам нэльзя вставать… Клянусь, ваше тело нэ умрет.
«Тело не умрет? – насторожился Алеша. – Почему он сказал «тело не умрет», а не «вы не умрете»? Что это значит? Разве возможно жить телу без души? «Дело! – догадался Алеша. – Он сказал дело, а не тело. Ну конечно! Как же может быть иначе?»
Алеша почувствовал облегчение. Он вдруг ясно увидел свое «тело», лежащее в каком-то хрустальном саркофаге, и в сердце у него тоскливо засаднило. Странное видение уплыло, рассеялось. Алеша почувствовал, как по его лбу пробежало какое-то насекомое. Пробежало и повисло на веке. Черноусый достал из кармана грязный, мятый платок и промокнул Алеше лоб.
– Ви вспотели, Владимир Ильич, – сказал он. Затем оглянулся на дверь, придвинул стул поближе к кровати, склонился над Алешей и тихо заговорил. Он говорил что-то про революцию, про смерть, про врагов… Вместе со словами изо рта черноусого вылетало смрадное дыхание, словно рот этот был отдушиной, выведенной на поверхность из глубокого склепа с чем-то гниющим, разлагающимся.
– Все будет хорошо, – жарко шептал черноусый с легким кавказским акцентом. – Они хотят сделать из вас посмешище, огородное пугало. Но я этого нэ допущу. Вы уйдете великим вождем пролетариата. Гением человечества, а не старым маразматиком с висушенными мозгами. – Черноусый воровато оглянулся, затем поднял кверху короткий, волосатый палец, ткнул им в направлении потолка и со значением добавил. – Это Он мне сказал!
При слове «он» Алеша почувствовал, как всего его обволокло чем-то тревожным и зловещим. В комнате стало холодно. Алеша передернул высохшими, старческими плечами. Он! Не тот ли это голос, который он слышал иногда у себя в голове? Голос, который придавал ему уверенности и сил, когда и то и другое было на исходе.
Громко хлопнула створка форточки. В комнату ворвался ветер, подхватил с пола мусор и закружил его в черном вихре, вихрь этот постепенно разрастался, пока не поглотил все вокруг. А когда он рассеялся, Алеша увидел, что они сидят на вершине огромной горы. Вокруг горы сгустились черные тучи, пронизанные кровавыми всполохами и раскатами грома. Рыжеватые волосы на голове Иосифа слегка шевелились от порывов ветра. Вдруг на его рябое лицо упала тень. Он завороженно уставился темными глазами куда-то за спину Алеши и судорожно сглотнул слюну.
– Это он… – прошептал Иосиф.
Чье-то ледяное дыхание, подобно порыву ветра, обожгло Алеше затылок, и вслед он услышал шепот, который скользкой, холодной змеей вползал ему в уши, пробирался в душу и цепенил ее, покрывая белой, колкой изморозью.
– Вы слышите? – сказал Иосиф. – Пришло время браться за работу.
Усатый Иосиф поднялся с камня, на котором сидел. Его огромная черная фигура затмила собой горизонт.
– Надя, – слабым, старческим голосом позвал Алеша. – Надю…ша.
Наваждение рассеялось. В комнату вошла грузная, невысокая женщина в сером платье и коричневой кофте. Сальные седые волосы женщины были гладко зачесаны назад. Ее выкаченные глаза прижимались к линзам круглых очков, как рыбы прижимаются носами к стеклам аквариума.
– Ну, мне пора, – сказал Иосиф. – Поправляйтесь, Владимир Ильич. Нам с товарищами очень вас нэ хватает.
Надежда Константиновна шумно втянула воздух ноздрями, посмотрела на трубку в руке Иосифа и нахмурилась.
– Иосиф Виссарионович, вы опять курили? Ну как же так?
– Что вы, Надежда Константиновна, – Иосиф заговорщицки подмигнул Алеше. – Трубка потухла. Я ее по привычке держу. Знаете, чтобы руки чем-нибудь занять. – Поправляйтесь, – повторил Иосиф и снова подмигнул Алеше, словно мрачная ирония этой фразы была понятна только им двоим.
