Артист, свесивший ноги с телеги и задумчиво разглядывающий выбоины дороги, поднял голову и с тем же задумчивым видом проговорил:
– Да, Слащев человек странный. Власть любит, мессией себя мнит. А между тем батьке Махно завидует. Хочет, чтобы его не просто боялись, но любили. Как батьку Махно. Поэтому и перед нами гоголем ходил, все понравиться хотел.
– Это точно, – поддакнул Пирогов. – Видели, как он на отражение свое в зеркале поглядывал? То так повернется, то этак. Прямо не генерал, а Нарцисс.
– Меж тем Слащев опасен, – сказал артист. – Очень опасен.
– Я и говорю, опасен, – кивнул на это Пирогов. – Хорошо еще, ноги унесли! Я уж, признаться, и не чаял.
Алеша встретился взглядом с артистом и отвел глаза. Он понял, что артист знает о ночном посещении Нины.
За спиной послышался перестук копыт.
– Эй! – окликнул их громкий голос. – Эге-гей!
Путешественники обернулись. Со стороны вокзала к ним стремительно приближался всадник. Пирогов придержал вожжи и судорожно сглотнул слюну.
– Ну вот, сглазил, – сокрушенно проговорил он. – И кто меня, дурака, за язык тянул? – Он покосился на артиста и неуверенно произнес: – Может, дадим деру?
– Не имеет смысла, – ответил артист. – Догонит.
Всадник, черноусый, рослый казак, подскакал к телеге и загарцевал около нее.
– Господа, генерал-майор пожелал сделать вам подарок! – пробасил он, наклонился и протянул Алеше плетеную корзинку, прикрытую сверху полотенцем.
– Передайте Якову Александровичу нашу благодарность, – сказал Алеша.
– Передам!
Всадник хлестнул лошадь и унесся, растаяв в облаке поднятой пыли.
Друзья с облегчением посмотрели ему вслед, затем воззрились на корзинку.
– Что там? – нетерпеливо поинтересовался Пирогов.
Алеша снял полотенце и присвистнул.
– Ого! Щедр генерал. Хлеб, сыр, ветчина… Тут даже штоф водки имеется.
– Водки? – оживился Пирогов. – А ну-ка, покажите. – Он заглянул в корзинку, достал бутылку, вынул зубами пробку, недоверчиво понюхал, затем отхлебнул прямо из горлышка, крякнул и выпучил глаза. – Уф-ф! Действительно, водка. Ай да генерал! Сразу видно образованного человека, не то что Махно. Господин циркач, не хотите приложиться?
– Не сейчас, – ответил тот.
– Да, вы правы. Оставим до вечера. – Пирогов еще раз отхлебнул, тряхнул головой и плотно закупорил горлышко пробкой.
Последующие десять минут ехали молча. Неомрачаемое лицо Пирогова приняло странно озабоченный вид. Про вожжи он, казалось, совсем забыл, и пегая лошадка плелась по дороге сама собой. Вдруг Пирогов резко натянул вожжи, и повозка остановилась. Пирогов повернулся к Алеше и сказал:
– Вы знаете, а ведь я, пожалуй, останусь.
– Как это? – не понял Алеша. – Где останетесь?
– Да здесь, у Слащева. – Пирогов вздохнул и повел медвежьими плечами. – Посудите сами, господа, ну куда мне идти? Дома нет, жены и детишек тоже, осталась одна только родина. Буду воевать с красными.
– Вы это серьезно? – все еще не верил своим ушам Алеша.
– Вполне, – ответил Пирогов.
Алеша повернулся к артисту, ожидая с его стороны колкостей и острот, но вместо этого тот, к полному изумлению Алеши, произнес короткую, но прочувствованную речь.
– Господин Пирогов, это слова настоящего мужчины и дворянина, – сказал он почти торжественно. – Не думал, что вы на это способны, и рад, что ошибся. Вот вам моя рука, Пирогов!
Он протянул толстяку руку, и тот с жаром ее пожал.
– Так жаль с вами расставаться, друзья, – расстроенно произнес Пирогов. – А давайте со мной! Нет, правда, господа! Будем вместе бить красную нечисть! Алеша, вы как?
Алеша покачал головой.
– Нет, Павел Афанасьевич, воевать я не пойду.
– Почему?
– Мне нужно в Москву. Если я доберусь до Москвы, я принесу родине гораздо больше пользы, чем на передовой. Только не спрашивайте меня ни о чем. Я не могу вам сейчас ничего рассказать. Лучше давайте обнимемся на прощание.
– Давайте!
Они крепко обнялись. Пирогов всхлипнул, разжал объятия и повернулся к артисту.
– Ну а вы, господин Браккато?
– Я бы с радостью, но я дал слово Алексею, что буду сопровождать его до самой Москвы.
– Да, вы правы, – согласился Пирогов. – Его нельзя оставлять одного. Берегите его, идальго.
Пирогов соскочил с телеги.
– Мы можем вернуться и подвезти вас, – предложил Алеша.
Пирогов мотнул всклокоченной головой.
– Нет, не стоит. У вас впереди дальняя дорога, а возвращаться – плохая примета. Сам дойду. Надеюсь, мы еще когда-нибудь свидимся. И тогда я… Тогда мы… А, чего там! – неожиданно махнул он рукой и отвернулся, чтобы скрыть выступившие слезы. – Ну, прощайте!
Пирогов хлопнул лошадку ладонью по крупу, повернулся и, не произнося более ни слова, зашагал обратно к вокзалу. Алеша и артист с минуту смотрели Пирогову вслед, потом циркач отвернулся, взял в руки вожжи и сказал:
– Ну вот, теперь нас только двое.
– Да, – отозвался Алеша. – Двое.
– Поехали, что ли?
– Да, идальго. Надо ехать.
Артист шлепнул лошадку вожжами по крупу, и она бодро засеменила копытами по пыльному большаку.
* * *
– Что же вы мне ничего не говорили про вашу сестру? – поинтересовался артист.
– Потому что нет никакой сестры, – ответил Алеша.
– Так это вы нарочно Слащеву наплели?
– Да, – признался Алеша. – Я проговорился про Москву и понял, что нужно врать дальше, иначе он не отстанет.
– А ваш батюшка? Он действительно умер? Или это тоже вранье?
– Нет, это правда, – грустно ответил Алеша. – Он умер несколько дней назад.
– Как это случилось?
Алеша снял фуражку, пригладил ладонью светлые непослушные волосы, снова накрыл их фуражкой и сказал:
– Мы были в Севастополе. Хотели уплыть из России в Турцию, а потом перебраться в Париж, у нас там родственники. Но потом кое-что случилось, и мы решили вернуться в Москву. То есть отец решил вернуться, но не успел.
– Что произошло?
– Мы зашли в ресторацию пообедать… В городе тогда был настоящий кошмар. На рынках открыто торговали кокаином. По улицам ходили девочки… ну, знаете, такие… и совсем молодые, моложе меня… В общем, творился сущий ужас. Я совсем не хотел есть, но отец сказал, что нужно хорошенько подкрепиться перед дорогой. В ресторации, куда мы зашли, проходило заседание литературно-артистического общества. Поэты читали стихи, но было почему-то очень много пьяных.
