– Но зачем вам это?
Бостанжогло облизнул губы и улыбнулся улыбкою дельца и игрока:
– В деле замешаны большие деньги. Я единственный поставил против вас. Ставка очень высока. Соглашайтесь, это хорошее предложение. Вам не уйти из особняка, вы это прекрасно знаете. А даже если уйдете – вам все равно конец. Подумайте, Михаил Иванович. Всего один проигранный турнир. Мало ли у вас их было? И мало ли будет впереди?
Чигорин молчал, не в силах поверить собственным ушам. Бостанжогло выждал минуту, потом спросил сухим, деловым голосом:
– Ну? Так что вы решили?
– Я решил… Я решил дать вам то, что вы хотите, – ответил Чигорин.
– Вот и хорошо, – кивнул табачный король. – Пора вернуться к наших друзьям и объявить им о счастливом окончании трагедии.
Вот какой разговор произошел между Чигориным и Бостанжогло в соседней комнате, пока друзья шахматиста и слуги табачного короля угрожали друг другу ножами и пистолетами.
С тех пор не проходило вечера, чтобы Михаил Иванович не спросил себя: «Правильно ли я тогда поступил?» Подумав так, он тут же с гневом говорил себе: «Перестань! Это подло – так думать! В конце концов, это не только подло, но и глупо!»
И он снова смотрел на Анну, занимающуюся своим шитьем, и молчал. Но однажды он не выдержал.
– Аня, пришло время все мне рассказать, – тихо сказал он.
– Что именно? – не поднимая головы, спросила Анна.
– Я чувствую, что ты что-то от меня скрываешь. Пока ты не расскажешь правду, мне не будет покоя.
Она вскинула голову и, прищурившись, посмотрела на Михаила Ивановича.
– Правду?.. Что ж… Наверное, ты прав. Если я не признаюсь тебе, эта стена, которая появилась между нами в последние дни, – она будет стоять между нами вечно.
– Стена? – переспросил Чигорин.
Анна отложила шитье, долго смотрела на Чигорина, потом сказала:
– Все это было подстроено, чтобы ты проиграл турнир.
– Что? – спросил Чигорин удивленно.
– Все, – ответила Анна. – Бостанжогло с Жеребкиным поставили на кон по сто тысяч рублей. Жеребкин – на твою победу. Бостанжогло – на проигрыш. Я слышала их разговор. Они условились действовать любыми средствами, но только не прибегать к крайней мере – к убийству.
Чигорин слушал внимательно, чуть склонив голову набок и пристально глядя на Анну. Она говорила, стараясь не встречаться с ним взглядом:
– Жеребкин задумал извести иностранных шахматистов – одного за другим. Бостанжогло узнал об этом плане – у него ведь везде свои филеры, которым он щедро платит. И решил противодействовать. Он нанял ловкого человека, который доставил бы шахматистам записки с предупреждением. Бостанжогло любит такие игры. В детстве он мечтал стать шпионом. На всякий случай он подстраховался и отправил к шахматистам меня – под видом таинственной дамы с вуалью. Но, увы, ни один из них не обратил должного внимания на предупреждение и не послушался «даму с вуалью»…
Лицо Чигорина было задумчивым, глаза словно остекленели.
– Расчет Жеребкина оказался верным, – продолжила Анна. – Понимая, что проигрывает, Бостанжогло решил испытать проверенное средство и сыграть на твоих чувствах. Для этого он отправил к тебе меня. После того как ты влюбился, Бостанжогло инсценировал мое избиение и заманил тебя и твоих друзей в ловушку. В результате Бостанжогло заключил с тобой договор. Ты получаешь меня, но взамен проигрываешь турнир. Он добился своего.
Чигорин молчал, переваривая все услышанное.
– Ты романтик, Миша. Но ты окружен акулами. Страшными акулами. Князь Шервалидзе, великий князь Сергей Владимирович, профессор Райс из Америки, барон Ротшильд, миллионщик Жеребкин… Все они поставили на турнир большие деньги. Их много. А ты – один.
– Я один, – эхом отозвался Чигорин. – А ты… Ты работала на Бостанжогло.
– Да, я работала на Бостанжогло.
– Но почему?
Брови женщины дрогнули.
– Несколько лет назад, – медленно начала она, – я совершила в Париже одну глупость. Я была тогда слишком юна и слишком доверяла людям. Мой тогдашний друг совершил кражу. Чтобы выгородить его, я взяла вину на себя. Я написала признание. Потом я узнала, что мой друг предал меня и уплыл в Америку. В ту пору моей любви добивался Бостанжогло. Мне грозила тюрьма, но Бостанжогло сумел договориться с жандармами и выкупил у них мое признание. Так я оказалась в его власти. Когда он рассказал мне о своем плане относительно тебя, я решила, что он бредит. Тогда он пригрозил, что передаст мое признание в сыскную полицию. А это – верная тюрьма.
– Значит, ты променяла меня на эту бумагу? – тихо спросил Михаил Иванович. – Что ж, выгодная сделка.
– Да, сделка выгодная. Я получила свободу и больше не завишу от Бостанжогло. И все это благодаря тебе.
Глаза шахматиста почернели, лицо болезненно искривилось.
– Выходит, все, что было между нами, это спектакль, – простонал он.
– Нет, Миша, не спектакль! То есть вначале это был спектакль. Но потом… потом я полюбила тебя!
Лицо Чигорина разгладилось, глаза недобро замерцали.
– Вы хорошая актриса, сударыня, – холодно и отчетливо произнес он. – Но сейчас играете неважно.
– Но я не играю! Сейчас я не играю!
Анна хотела обнять шахматиста, но он отстранился.
– Вы в самом деле любите меня?
– Да, люблю. Я виновата. Очень виновата перед тобой, Миша. Но прошу тебя, не говори со мной таким тоном. Мое сердце не выдержит.
Он усмехнулся, затем окинул ее с ног до головы прищуренным взглядом и сказал:
– Что ж, сударыня, любовь – светлое чувство. Она заставляет свернуть горы, это я по себе знаю.
Анна прижала стиснутые руки к груди и спросила со слезами на глазах, боясь поверить в прощение:
– Так ты меня простил?
– Конечно, – ответил шахматист.
Анна улыбнулась и вновь хотела обнять Чигорина, но он остановил ее жестом.
– Не так быстро, – сказал он, и голос его на этот раз не предвещал ничего хорошего. – После всего, что вы тут наговорили, я должен хорошенько проверить вашу любовь. Чтобы снова не оказаться в дураках.
– Я готова ради тебя на все! – порывисто сказала Анна.
– Так ли? Что ж, может быть. У меня для вас есть испытание. Разденьтесь догола и пройдите нагишом по Аничкову мосту, как леди Годива, прикрывая свою прекрасную грудь прекрасными распущенными волосами.
Анна побледнела. Теперь на ее худом лице остались только глаза – огромные, испуганные. Казалось, она отказывается верить в то, что услышала.
– Ты шутишь, – пробормотала она, силясь улыбнуться. – Это не может быть всерьез.