Господи, хорошо, что Вика уже не может родить. А с Мариной я
еще не спал. Неужели Надюшка беременна? Может, поэтому в нашу последнюю встречу
она произносила какие-то сентиментальные слова? Только этого мне не хватало!
Настроение испортилось. А что, если Вика все-таки еще способна к деторождению,
в конце концов, насколько я знаю, месячные у нее приходят регулярно, и она не
жалуется на приливы, или что там еще бывает у баб при климаксе? Неужто она на
старости лет решит родить мне сына? Нет, это Надюшка… В последние несколько
месяцев других баб у меня не было. Тем не менее надо обязательно наведаться к
Надюшке, она скажет, что беременна, и будет ждать моей реакции… Я не хочу… А
вдруг речь шла о Марине? Вдруг она забеременеет от меня? Ерунда, надо быть
осторожным, и ничего такого не будет. Мы оба не дети, и, думаю, ей второй
ребенок тоже ни к чему. Мать умрет… Тьфу, что за черт! Старая баба, про которую
говорят, что она «бзиканутая», невесть чего наболтала, а я и уши развесил,
болван чертов!
Он отвез домой Сидора, сдал на руки жене и уехал. С дороги
он позвонил Марине, но нянька сказала, что она на даче. Значит, поеду сейчас и
застану ее врасплох. Наверное, не надо ничего говорить, а просто подойти и
обнять… У него от волнения горло перехватило.
Он легко нашел улицу Советскую, дом семь. Почему-то в старых
дачных поселках улицы упорно не переименовывают. За разросшимися у забора
кустами дачи не было видно. Зато на обочине стоял вишневый «Рено». Он толкнул
калитку и с отчаянно бьющимся сердцем шагнул в сад. Боже, как хорошо! Цветущая
сирень, еще какие-то кусты, никаких клумб, грядок, дорожек и старый деревянный
дом. Взглянув вправо, он увидал перед верандой небольшую лужайку, уставленную
яркими, пестрыми стульями и креслами, в одном из которых спала Марина. На ней
был черный в цветочек сарафан, а ноги прикрыты белой с зеленым тканью. Он
подошел поближе. Она не проснулась. Ее дивные зеленые глаза были закрыты. Я
хоть пойму, красивая она или нет… Красивая, черт возьми, еще какая красивая, а
может быть, дело не в красоте, а в том, что она воплотившаяся мечта… Во сне лицо
ее было совсем другим, каким-то беззащитным, что ли… Она слегка улыбалась. Он
подошел совсем близко. Встал перед ней. Она вдруг открыла глаза.
– Ой! Как вы меня напугали! – Она даже за сердце
схватилась. – Вы с ума сошли, разве так можно!
– Простите, я вас окликнул, но вы не услышали…
Просто подойти и обнять, как он планировал, не получилось.
– Что вам снилось, вы улыбались во сне.
– Мне снились вы.
Он опешил.
– Мне приснилось, что вы смотрите на меня и умираете со
смеху.
– Я смотрю на вас и правда умираю, но не со смеху…
– Сядьте, что вы мне солнце заслоняете. Только не на
стул! Возьмите кресло!
– Вы не пригласите меня в дом?
– Там невыносимо жарко, я включила отопление.
– Зачем?
– Чтобы дом просох. И потом, мне надо дошить…
И тут он вспомнил свой исландский сон.
– А что вы шьете?
– Занавеску, – ответила она.
И тут он действительно расхохотался. Она смотрела на него с
недоумением.
– Что вы смеетесь?
Но он от хохота не мог даже ответить. Глядя на него, она
тоже начала смеяться, и вот уже оба корчились от смеха, словно дети, и обоим
казалось, что с каждым мгновением смеха преодолеваются гигантские расстояния,
разделявшие их, и они все ближе и ближе друг к другу… Первой опомнилась Марина:
– Господи, в моем сне смеялись только вы, но,
оказывается, это заразно… Смех без причины признак дурачины.
– Только у вас! У меня причина была!
– Хотите сказать, что я дура?
– Вот именно! Самая изумительная дура на свете!
– Это комплимент? Весьма сомнительный, я бы сказала!
– Ой, простите, дураком оказался я и, кажется, сморозил
какую-то фигню…
– Ну и ладно, я не обижаюсь. Но все-таки почему вы
смеялись?
Он рассказал ей сон. Она хмыкнула.
– Должна заметить, что наяву меня семейные трусы не
возбуждают, – со смехом сказала она и вдруг покраснела. – О господи,
я и вправду редкая дура… Зачем вы приехали?
– А вы не понимаете?
Она промолчала и взялась за свое шитье.
– Послушайте, перестаньте шить!
– Почему?
– Потому что если вы уколетесь, то можете опять
заснуть, надолго, как Спящая красавица…
– Мне это не грозит!
– Почему?
– Потому что вы уже тут…
– Вы хотите сказать, что я уже тут и сразу разбужу вас
поцелуем?
– Вот именно.
– Я готов.
Ей казалось, что это происходит не с ней, а в каком-то
фильме. Она отложила шитье на соседнее кресло.
– Марина, я не знаю… Я, когда ехал сюда, думал, войду,
сразу обниму, ни слова не говоря, а получилось не так…
– Вы оробели? – насмешливо осведомилась она.
– Нет, просто я понял, что это не главное…
Она посмотрела на него с интересом:
– А что, по-вашему, главное?
– Откуда я знаю? Я впервые в жизни чувствую себя с
женщиной полным идиотом. Наверное, от страха совершить непоправимую ошибку, мне
кажется, вы не прощаете ошибок…
– Да? Я произвожу такое впечатление? – серьезно
спросила она. – Внушаю страх?
– Не страх, а… благоговение… – произнес он глухо, сам
себе удивляясь. Это было слово не из его лексикона.
– Благоговение? Какая гадость!
– Почему?
– Мне не нравится внушать благоговение… Знаете, когда
мы тут хохотали вместе, мне показалось, что…
– Вам показалось, что мы стремительно приближаемся друг
к другу, и вдруг… снова отдалились, да?
– Что-то в этом роде.
– Значит, надо опять засмеяться.
– Легко сказать!
– Но и сделать нетрудно. – Он наклонился и
пощекотал ее босую пятку. Она взвизгнула, дернула ногой, но он поймал ее ногу и
поцеловал. Она затихла. Он снова пощекотал ее. Она завизжала. Он опять
поцеловал.
– Пустите, у меня ноги в земле…
– Вы хотели сказать – грязные? – засмеялся он и
еще раз поцеловал ей ногу.
– Михаил Петрович, не надо! – взмолилась она.
Он опустился на траву и положил голову ей на колени.
В этот момент дико завыла сигнализация.
Он вскочил. Это выла его машина. Они оба кинулись к калитке.
Около «БМВ» стоял грязный, лохматый козел и почему-то с остервенением бодал
заднюю дверцу.
